Ваша С.К.

       — О чем я говорила? — расхохоталась княжна пуще прежнего. — Так это не я, это все они… Почитайте в журналах, что пишет некий критик С — точка — Мирный. Упырь ещё тот, столько кровушки у петербургских гениев попил… Да-да, а все на их же благо! А литераторы народ странный — такую высокую страсть для звуков жизни не щадить имеют, что даже на поклон к упырям идут… — Светлана вдруг совсем прекратила улыбаться. — Это я об отце, если вы вдруг не поняли. Они вдохновляются матерью, пишут галиматью, а он — он ищет там смысл, а смысла там нет, есть лишь красивый, но бессмысленный набор слов… Моя мать всех лишает рассудка, она страшная женщина… Бедный Сашенька… И вот что самое смешное, — Светлана вновь захохотала. — Князь ее из кельи послушницы выкрал, за день до пострига… А ей на роду написано Дьяволу служить.

       Граф не сразу понял, выдерживает княжна паузу или выговорилась и теперь молчит.

       — А князь-то кем будет…

       И снова не вопрос. Просто отвлечь захотелось княжну, чтобы снова услышать ее звонкий смех.

       — Несчастный человек он, — ответила она без улыбки.

       — Человек? — усмехнулся сам граф.

       — Человек человеком. Он под солнцем ходит и боль чувствует. И стар стал, хоть виду не кажет, да и вид не выдает в нем старика. Слышала, как бабка шепталась с ним — мол тысяча лет ему положена, а потом все…

       — Что все?

       — А мне почем знать? — повысила княжна голос. — Чего это я все рассказываю и рассказываю. А я вам за столом не прислуживала. Где обещанные истории ваши? Смешные! — добавила она уже со слезливой дрожью в голосе.

       — Будут, будут вам анекдоты… — граф протянул было руку, чтобы просто сжать ее трясущиеся пальцы, по-простому, по-деревенски утешить, но первым отдернул руку, будто обжегся. — Странно как… Ваши обереги на меня не действовали… И полынью вашей я полной грудью дышать могу… А это что за колдовство?

       — Ничего в колдовстве не смыслю, — буркнула княжна. — Обычная я девушка, ничего во мне такого нет… Даже крови благородной только на половину. Мать моя из княжеского рода, а отец так, разночинец… Три раза предложение делал, три раза от ворот поворот получал, а вот сбежала с ним мать, последняя наследница в Басмановском роду. Венчались они тайно в деревне. Вернулись — обоих на порог не пустили, прокляли дочь и мать, и отец. Как у русичей было заведено: обычай был ещё до византийского права — просто забирать понравившуюся невесту. Для всех я незаконнорожденная, только для князя в браке родилась. А у людей как? Хоть сто раз венчайся, а без родительского благословения даже церковный брак не действителен. Лишили сана того старенького батюшку, который смилостивился над моими родителями и обвенчал их супротив закона церковного. Но разве написанные людьми законы выше божественных?

       Она замолчала, и граф понял, что ждет от него ответа. Ждет с нетерпением, важен он ей. Важнее всех прежних речей гостя.

       — Ничего не знаю про божественные законы. А людские презираю, — проговорил он тихо. — Сам против них пошел, когда отказался капеллан обвенчать меня с крестьянкой. Брак по любви людям претит. Нас в православной церквушке венчали, не посмотрев, что я католик… Вот и прогневили Бога. Ему тоже, видать, людская любовь не по нраву, всех по форме креста ценит… Забрал у меня и жену, и сына. И, наверное, испугался, что я на том свете мстить ему стану — вот и не прибрал меня. Я не просто так про князя спрашивал. Я знать хотел, что со мной сталось — как я таким сделался. Неужто от любви?

       Посмотрела на него княжна долгим пронзительным взглядом, и он вздрогнул всем своим мертвым телом.

       — Не зря говорят, — произнесла она тихо. — Страшись любви. А нелюбви еще больше бояться следует. И у Бога ответ искать не стоит. Князь вон по монастырям долго хаживал, ответ искал, а нашел сначала Басманова в монастырской тюрьме, а потом послушницу Марию… И где был в это время Бог?

       Граф отвернулся, повесил голову и опустил плечи.

       — Бог везде, — проговорил он, глядя в темные половицы. — И нигде. Я его не видел. А если он видит нас, то ему до нас нет никакого дела. Дело есть одному лишь солнцу, а солнце — это не бог, солнце — это тепло. От него и надо хорониться, от сердечного тепла, от любви… Она убивает…

       — Странные речи мы с вами ведем, граф, — проговорила княжна вдруг своим прежним насмешливым тоном. — Коль разговоры не разговариваются, давайте в ладушки играть, что ли?

       Тут и граф усмехнулся, покрутив над столом ладонями.

       — В ладушки?

       — Да, я все детство с Федором Алексеевичем играла. Это ж так просто: руки сами отскакивают. Он о мои ладони обжигается, а я об него обмораживаюсь. Ну давайте… Что вы теряете? Али проиграть боитесь?

       И даже подмигнула ему хитрая княжна!

       — Полноте, Светлана! Не пытайте силу вашего пояска. А как не поможет? И серебряного на вас ничегошеньки-то нету. Нет, не будет вам ладушек, бесстрашное вы дитя!

       И граф спрятал руки под стол и туда же глаза.

       — Ну, тогда вам на покой пора собираться…

       Он вскинул голову, да так резко, что пришлось схватиться за камзол, чтобы удержать его на плечах.