Василь Быков: Книги и судьба

Спасительница Агеева, Варвара Барановская, как и Степанида из «Знака беды», — один из лучших женских образов у Быкова. В отличие от последней, она — человек образованный, выросла в интеллигентной семье с либеральными традициями; как и многие другие интеллигенты, заставшие период Серебряного века, она безраздельно приняла веру в Бога. Единственный ребенок в семье, она росла и воспитывалась под влиянием идеалистки-матери, свято верящей в непорочную чистоту простого народа. Мать поддерживала желание Вари стать учительницей и поощряла ее увлечение народной жизнью. Варин муж, Кирилл, окончивший духовную семинарию и ставший священником до Первой мировой войны, происходил из крестьянской семьи. Судя по воспоминаниям Варвары, Кирилл, несмотря на то что поднялся по социальной лестнице из крестьян в священники, никогда не возносился ни над своими родными, ни над своим классом. Он, как и его жена, свято верил в силу и потребность образования для народа. Так, Барановская вспоминает:

Это сейчас говорят, что религия — опиум для народа, а прежде такого не было. Наоборот, большинство считало, что вера возвышает, приближает к истине и свету. Правда, и тогда были атеисты, такие, которые считали веру далеко не самым важным элементом общественной жизни, на первое место выставляя образование, потребность в знании. Я сама принадлежала к этим людям[239].

Барановская открывает своему неожиданному постояльцу маршрут собственного духовного пути и поворота к вере. Благодаря влиянию мужа она поняла, что человеческая доброта и порядочность важнее не только степени образованности, но и всех прочих характеристик человека. Ее сегодняшнее мировоззрение основано на том, что только доброта и духовность могут спасти мир. Агеев, который вначале с недоверием относится к хозяйке дома, мало-помалу все сильнее сопереживает Варе и Кириллу в их тяжелой послереволюционной судьбе, погружается в пучину горя и обид, которые жесткий антирелигиозный режим создал для семьи священника, — и к концу рассказа Барановской он не только полон сочувствия к ней, но и восхищается ею. Арнольд Макмиллин отметил в своей главе о Быкове, что подозрительное отношение к религии, посеянное большевиками, осталось в Беларуси (да и не только там) до конца XX столетия. Люди, у которых забрали религию, оставив вместо нее суеверие, получали однобокое представление о своей собственной культуре. Вот и Агеев выглядит достаточно беспомощно в дискуссиях с Барановской:

— Скажите, а вы сильно в Бога верите?

— А во что мне еще верить?

— И молитесь? Ну, там и другие обряды выполняете?

— Обряды тут ни при чем. Верить в Бога вовсе не означает старательно молиться или регулярно выполнять обряды. Скорее — это носить Бога в душе. И соответственно поступать. По совести, это значит по-божески.

Она замолчала, сидя напротив него за столом, а он подумал, что не очень-то он разбирается в религиозных вопросах, о которых он сам начал разговор. И правда, что он знал о религии? Разве что она — опиум для народа.

— Вы святое Евангелие читали? — спросила Барановская, пристально вглядываясь в него внимательными, но плохо видящими в темноте глазами.

— Нет, не читал. Потому что…

— Ну, понятно. А, например, хотя бы Достоевского читали?

— Достоевского? Слышал, но в школе не проходили.

— Не проходили, конечно, а ведь это великий русский писатель. Наравне с Толстым.

— Ну, про Толстого я знаю, у Толстого было много ошибок, — сказал он, обрадовавшись, что уж тут хоть немножко, но что-то знает[240].