Василь Быков: Книги и судьба

ВБ: Видел. Сейчас, честно говоря, не вижу. Живем, как в подземной шахте. Как свалились в нее в 1917-м, так неизвестно, выберемся ли когда-то.

ЗГ: Наше поколение, которое выросло при советской власти, так же как и ваше поколение, порождало личностей, которые так или иначе противостояли режиму.

ВБ

: Конечно, такие люди были — личности, как вы сказали… Но большинство выбирало путь конформизма. Некоторые делали это ради карьеры — вступали в партию, чтобы продвинуться по службе, об этом мы недавно говорили. Сейчас, признаться, я стал с большим сочувствием относиться к таким людям. Я ведь и сам в юности, подобно большинству молодых людей, склонялся к тому, что предлагали мои товарищи. Шел, как тогда говорили, у них на поводу. Взять тот случай с рестораном и комсомольскими взносами. Не слишком-то я и сопротивлялся. Другое дело, что благодаря этой своей сговорчивости я как раз в партию не попал.

ЗГ: Вы говорили, что вряд ли сделались бы писателем, если бы в кармане у вас лежал партбилет. А как бы конкретно в этом случае сложилась ваша судьба — вы об этом задумывались?

ВБ: Довольно часто. Во-первых, вряд ли мне удалось бы отделаться от опостылевшей военной службы. Во-вторых, я легко могу представить длинную вереницу суровых предупреждений с последующими выговорами «за нарушение партийной дисциплины». В конце концов они бы меня из партии с треском выгнали. Я просто уверен в этом.

ЗГ

: Ну да, а так им просто неоткуда было вас выгонять. Сложную задачу поставил перед ними бывший фронтовик. Они, бедолаги, были вынуждены изобретать другие способы давления, так ведь? А какие, если не секрет?

ВБ: Зина, все было изобретено давным-давно — и для партийных, и для беспартийных. Например, была такая могущественная женщина (одна из секретарей ЦК) в Москве, которая часто приезжала инструктировать наше руководство по вопросам литературы. Всякий раз, когда она приезжала в Белорусскую академию наук, там организовывали разные встречи и семинары — обычная история, сами знаете. Так вот, о чем бы она ни говорила, с завидным постоянством, из года в год она поднимала «горячую» и «важную» тему: как Василь Быков клевещет на Советскую армию и советских партизан.

ЗГ: Это была одна и та же песня или встречались вариации?

ВБ

: На одной из таких конференций Чагина, эта секретарь ЦК из Москвы, пустилась в рассуждения по поводу моей политической неблагонадежности. Может быть, она даже пыталась найти какое-то оправдание моим «проступкам», я не знаю. В конце концов ее «осенило»: она заявила, что все мои беды происходят оттого, что я не учился в Высшей партийной школе. Соответственно все мои «теоретические» ошибки и заблуждения могли быть объяснены недостаточным и неудовлетворительным образованием. Как только я услышал о таком повороте, я опять и опять подумал, как же мне страшно повезло. Видите ли, в Гродно у меня был друг, тоже писатель, Карпюк[422]. Он был хорошим человеком с кристально чистой биографией: коммунист еще со времен, когда Западная Беларусь находилась под поляками. Во время войны Карпюк был командиром партизанского отряда. Это был человек высоких принципов. Из-за этого у него возникали огромные конфликты с властями: сначала они выгнали его из партии, затем он потерял работу. Так вот, мой друг Карпюк всегда завидовал мне: хотя коммунисты нескончаемо склоняли мое имя на всех своих собраниях, они не могли вышвырнуть меня из партии. И с работы они выгнать меня не могли. В то время я был секретарем Союза писателей (Гродненского отделения). При всем при том это была не номенклатурная должность. Кроме того, я был назначен на это место временно. Было бедному Карпюку чему позавидовать… Его давили, как говорится, по полной.

ЗГ: А как, какими методами? В конце концов, это ведь были уже не сталинские времена…

ВБ

: О, методы оставались все те же. В это дело было вмешалось КГБ, и они сфабриковали уголовное дело против него, касающееся какой-то мнимой преступной деятельности во время войны: он обвинялся в нарушении семи статей Уголовного кодекса. Каждая из этих статей, если бы она была доказана, тянула на пятнадцать лет тюрьмы. Он обвинялся в том, что сотрудничал с гестапо, подвергал опасности как весь партизанский отряд, так и отдельных его членов и т. д., и т. п. Бедный Карпюк не знал, что делать, куда кинуться… В отчаянии он написал тридцать писем своим боевым товарищам, которые были еще живы в то время, умоляя их быть свидетелями и подтвердить его невиновность. Тщетно ждал он ответов: он не получил ни одного. Однажды его вызвали в горком партии. Там ему показали тридцать писем — ответы его товарищей по оружию. Каждое из них порочило его.

ЗГ: А что было написано в тех письмах? Подтверждали ли они обвинения, выдвинутые КГБ?

ВБ: Фактически нет. Боевые товарищи писали всякую ерунду: однажды он опоздал на партсобрание, как-то раз поругался с другим партизаном…

ЗГ: И этого было достаточно, чтобы обвинить его?