Читаем Василь Быков: Книги и судьба полностью

История любви в повести «Дожить до рассвета», несмотря на событийную скромность, выделяется на фоне достаточно схематичных у раннего Быкова историй такого рода. Образ Янинки словно написан ясными акварельными красками. Она сама явно принадлежит к художественному миру — и потому, что отец ее художник, и по своему личному, тонкому ощущению красоты природы, и по самозабвенной любви к своему старинному родному городу. Янинка радостно делится своей любовью и знаниями о родных местах с Игорем, показывая ему заветные уголки города. Она знакомит молодого лейтенанта из провинции с его величественными соборами и добротными особняками (Гродно — Гародня — находился в составе Польши в 1919–1939 годах, и поляки, конечно, отнеслись к городу бережнее, чем это сделали бы большевики). Ивановскому, которому пришлось перенести первые бомбежки города, «подаренного» ему Янинкой, Гродно постоянно вспоминался в течение всех пяти месяцев его горькой военной жизни. Этот недавно приобретенный и почти сразу потерянный город становится символом его разрушенной любви, причиной и жаждой отмщения врагу. Гродно символизирует и другие потери лейтенанта, усиливает такие его эмоции, как чувство сыновней любви, долга и вины перед старым отцом, а также мучает судьбой его товарищей, таких же не подготовленных к совершающейся вокруг них катастрофе, как и он сам. Все это, включая любовь к родине, занимающую отнюдь не последнее место, составило почву, на которой неудержимо росла его душевная боль:

И сколько бы этой въевшейся в сердце боли Ивановский ни перенес за пять месяцев войны, какой бы обычной она порой ему ни казалась, привыкнуть к ней он никак не мог. И сколько же Ивановский потерял за эти военные месяцы! Думалось, пора бы уж и привыкнуть и к самим постоянным утратам и смириться с их неизбежностью. Но он никак не привыкал, нет-нет да и находила такая дикая тоска, что хотелось самому бы подставить под эту проклятую пулю свою собственную голову, чем видеть, как опускают в могилу близкого тебе человека.

А своего вот лучшего друга, разведчика капитана Волаха, он даже не сумел похоронить…[113]

В своих блужданиях при выходе из окружения Ивановский обнаруживает склад немецкого оружия. Разработав план по уничтожению склада, он представил его начальству. Генерал, с которым лейтенант обсудил свой план, ухватился за него как утопающий за соломинку, надеясь в случае успеха разорвать цепь непрерывных неудач: великолепно экипированные фашисты со своей безукоризненной по тем временам техникой стремительно двигались к Москве. Советская пехота, плохо вооруженная, обескровленная и без технического оснащения, не только не могла им оказать серьезного сопротивления, но была для них легкой добычей. К тому же и погода как будто была на стороне агрессоров: она не позволяла советским самолетам поддерживать свои наземные войска.

Ивановский, получив «добро» от генерала, ведет группу лыжников через заснеженные поля в тыл врага; тяжелые условия похода довольно скоро приводят к первым потерям в его небольшом отряде. Когда они наконец прибыли на место, экспедиция не обнаружила там склада — немцы передислоцировали его. Ивановский, чувствующий ответственность за своих солдат и находящийся под бременем неудавшейся акции, принимает рискованное для себя решение: он отсылает свою группу назад, в регулярную армию, а сам с одним-единственным напарником отправляется на поиски склада. Потеряв своего партнера, раненый лейтенант выбирает самоубийство, забирая с собой жизнь немецкого солдата. Поджидая в засаде свою возможную жертву, Ивановский словно старался ее загипнотизировать: «Ну иди ж, иди… Он ждал, весь превратившись в живое воплощение ожидания, больше ни на что он не был способен. Он уже не был в состоянии бросить гранату в немца, он мог только взорвать его вместе с собой»[114].

Некоторые критики могут заметить, что в своем поступке герой Быкова мало чем отличается от камикадзе, и в этом плане писатель не открыл ничего нового. Героизм? Да, конечно. Но, с другой стороны, тот, кто является героем в одном лагере, считается фанатиком в другом. Где грань, отделяющая фанатика от героя?

Перейти на страницу:

Похожие книги

120 дней Содома
120 дней Содома

Донатьен-Альфонс-Франсуа де Сад (маркиз де Сад) принадлежит к писателям, называемым «проклятыми». Трагичны и достойны самостоятельных романов судьбы его произведений. Судьба самого известного произведения писателя «Сто двадцать дней Содома» была неизвестной. Ныне роман стоит в таком хрестоматийном ряду, как «Сатирикон», «Золотой осел», «Декамерон», «Опасные связи», «Тропик Рака», «Крылья»… Лишь, в год двухсотлетнего юбилея маркиза де Сада его творчество было признано национальным достоянием Франции, а лучшие его романы вышли в самой престижной французской серии «Библиотека Плеяды». Перед Вами – текст первого издания романа маркиза де Сада на русском языке, опубликованного без купюр.Перевод выполнен с издания: «Les cent vingt journees de Sodome». Oluvres ompletes du Marquis de Sade, tome premier. 1986, Paris. Pauvert.

Донасьен Альфонс Франсуа Де Сад , Маркиз де Сад

Биографии и Мемуары / Эротическая литература / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза