Василий Голицын. Игра судьбы

Князь Василий невольно поежился. И царевна с робкой надеждой глянула на него. Куда девалась ее самовитость? Сейчас перед ним была просто слабая женщина, с надеждой взиравшая на него. Она ждала. И князь знал, что она хотела бы утешиться. А как? Думала, хоть призовет ее в мыльню, к любовным утехам, забывая на час-другой. Но внутренний холод пронизал князя. Он ничего не хотел и ничего не мог. Жалеть ее? Но она не из таких, которые нуждаются в жалости.

А Софья все чего-то ждала. И он позвонил в колоколец на деревянной ручке и заказал явившемуся точно бог из машины мажордому ядение и питие.

Вскоре услужающие проворно внесли и поставили на деревянный добела выскобленный стол блюда и серебряные чарки, равно и штоф с фряжским вином.

Софья смотрела на все отчужденно, мысль ее витала неведомо где, а спрашивать, о чем она думает, князь не решился: знал — горькие это мысли. И все о том же. О падении с вершины власти и желании хоть ненадолго отсрочить это падение.

Чарки были наполнены, и князь предложил тост:

— За здравие царя Ивана Алексеевича!

Софья поперхнулась.

— Не буду! Он меня жалел, толковал, что Петрушке-де выговорит за то, что он ж ему в грамоте столь нелестно обо мне отозвался, обиду кровную нанес сестре царевне. А сам ему передался и вошел с ним в согласие.

— Софьюшка, то он не своим умом, его либо царица, либо кто-то из ближних бояр надоумил.

— Верно, — подумав, согласилась она, — сам он только молитвы творить горазд. Да и царица его хороша. Предо мною пластается, а как удалюсь, Ивана научает противу меня. И родит-то она все девок. Ноне опять брюхата. И опять, небось, девку носит. От чужого семени не жди доброго племени.

Князь насторожился. Царевна как-то обмолвилась, что семя царя Ивана гнилое и ждать от него потомства не приходится. Она-де старается как-то этот изъян исправить. А когда князь удивился и спросил, как это она оживит Иваново семя, засмеялась в ответ и ничего не сказала. Подумавши, князь и сам догадался, что она имела в виду аманта, любовника, или, как меж ними принято говорить, — галанта.

Сейчас он спросил напрямки:

— Что же у нее — галант?

— А как же! — с вызовом произнесла Софья. — Это я ее надоумила обзавестись галантом. А то что ж: прошел год, другой, а она все не брюхатеет. Зазорный разговор пошел: царица-де неплодна. Я и посоветовала. Постращала ее поначалу: тебя, мол, могут постричь в монахини, раз ты неплодна и царю потомства не принесешь. Вот она и нашла.

— Не было бы огласки, — предостерег князь. — Ты не сказывала ль Федору о сем?

— Не, князинька, токмо тебе и ведь с твоего совету. Знаю про казнь прелюбодейке — в землю зароют. Да и брехать начнут из каждой подворотни. Царю стыд великий, позорище на всю Россию.

— А хоть бы Прасковья наследника принесла, — после молчания произнес князь, — напрасно ты надежду лелеяла, что он Петру дорогу сможет перейти. Полно, ему уже никто дороги не перейдет. Он государь законный, принятый Думою и всем земством. И никто ему уже не страшен.

Софья неожиданно всхлипнула и залилась слезами.

— А как же я? Я? — давилась она.

— Проси у него прощенья. И просись на покой. Вдруг он тебя простит. Все легче. Постриженья избежишь. А вот мне-то прощенья не будет, — уныло протянул он.

Софья закусила губу, слезы высохли.

— Чего так? Неужто ты, князинька, столь пред ним провинился?

— Пред ним? Нимало. Он мою вину видит пред царством. Что я на твоей стороне был в ущерб интересу государственному, однако, как человек, ведающий добро, вовремя не отошел от тебя. И главная моя вина перед ним, что я тебя не надоумил подобру-поздорову власть ему передать. Я-де ведал неизбежность сего, а поощрил напрасную распрю. Посему мне более, нежели тебе, от него достанется. Не помилует.

— Да что ты? Так-таки и не помилует? А заслуги твои, столь великие? А ученость твоя, разумность, ум государственный?