Василий I. Книга вторая

Собственно, своим главенством Юрик кичился лишь для показа и лишь при матери да при Янге. Да еще, пожалуй, при изографе Андрее, который откровенно любовался и восхищался юным полководцем. Это ревниво заметил Василий Дмитриевич, даже сердиться стал. Не знал он, что, глубоко мирный человек, Андрей преклонялся перед людьми, способными на ратный подвиг во имя Отчизны, видя в этом выражение лучших свойств русского характера — душевной крепости и нравственной чистоты. Именно поэтому так люб был ему Дмитрий Иванович Донской, поэтому и так скорбел он по погибшему на поле Куликовом Пересвету… Поэтому и сейчас откровенно любовался Юриком, который легко, уверенно гарцевал на яром боевом коне, да и то: был Юрик прекрасен и юн, посеребренная кольчуга переливалась на солнце жемчугом, дорого поблескивали каменья, которыми были изукрашены меч, узда и седло, на ветру выбивались из-под золоченого шлема густые русые волосы — таким навсегда он запомнится Андрею…

Подготовке к скорому походу Юрик отдавался с такой истинной страстью, столь дотошно вникал во все, что и старые ратные люди вроде Серпуховского принимали его старейшинство без обид.

Оба полка размещались в Чертольском урочище[105].

Здесь же были кузница и мастерские. Юрик тут дневал и ночевал. Поначалу, правда, не все у него гладко шло, учился на ходу.

Пришел к мастерам, что лучные стрелы впрок готовили, спросил:

— Калена стрела?

— И каленые и коленые, — ответил старый оружейник.

— Как так?

— Копьеца — да, каленые, стальные. А древко, на которое они надеваются, клеим продольно из четырех коленых пластинок…

Узнал Юрик, что наколотые из выдержанной древесины пластинки долго просушиваются в печи на малом тепле, потом мастер тщательно выверяет их прямизну для однообразия полета. Бездумно выпускал он в уток да лебедей десятки, сотни стрел, а они, оказывается, вон как дорого достаются. И понял он песню, что слышал в великокняжеском дворце от домрачея Игната:

И в колчане было за триста стрел,Всякая стрела по десять рублей,А еще есть в колчане три стрелы,А и тем стрелам цены нет.

Колоты оне из трость-дерева,Строганы те стрелы в Нове-городе,Клеены оне были клеем осетра-рыбы,Перены оне перьецом сиза орла.

От Игната же, который в молодости был воеводой, услышал Юрик, что есть на свете дивной крепости и остроты меч— булатный[106]. Будто бы закаляют сталь особым образом: после поковки дают меч всаднику, который мчится с ним на коне во весь опор, держа лезвием вперед.

— Вот так, буестью, то есть струей воздуха, и охлаждается, — закончил Игнат.

— А тебе откуда это ведомо?

— Видел на Кавказе… А потом в наших старых книгах прописано, знаешь сам небось: «Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в буести закалена»[107].

— В те времена, я слышал, у нас все белое оружие — мечи, копья, ножи, сулицы, а также и доспехи со щитами были не хуже, чем у кочевников, и лучше, чем во всей Европе.

— Верно, — согласился Игнат, — до татар у нас все было лучшим. И лошади тоже…

— И потом отец вывел было скоков, но сейчас опять свиньи, а не резвачи.

— Надо новый конский завод делать, разводить породы легконогих скакунов.

— Вот ужо скорым-скоро, скорым-наскоро!.. — с большой горячностью пообещал Юрик, а сам смутился бахвальства, нескромного, даже и преступного хода своей мысли, поправился: — Закончится рать, скажу великому князю… Если он не захочет, я в своем уделе разводить лошадей стану.

Всех удивил Юрик, когда придумал заготовить для пеших воинов деревянные лыжи, длинные и узкие, чтобы не проваливаться на глубоком снегу, но и двигаться скоро. В отсутствие Василия Дмитриевича, находившегося в Нижнем Новгороде, Юрик принял сам решение сделать мастерскую, в которой строгались из досок лыжи с острыми носами, загибавшимися затем при нагреве от пламени огня либо после распаривания в кипятке.

Свейский посланник, увидев, как на этих лыжах воины Юрика скользят по заснеженному льду Москвы-реки, признался:

— Нигде таких не видел… У нас в Скандинавии лыжи есть, но другие. Либо короткие и широкие, подбитые мехом, либо непарные — одна длинная, а другая короткая, чтобы ею отталкиваться… А чтобы так быстро ехать на них… И не видал, и не слыхал о таком…

— Это потому не видал, что недавно у нас. Когда мы на Булгары при отце ходили, такие вот уже делали. Я и вспомнил, — без всякого бахвальства ответил Юрик. — Теперь хоть через леса, хоть по болотам.

— Ну и Юрик, ну и дух! — восхитился Владимир Андреевич.

И великий князь одобрил, похвалил братца. Тот, чтобы скрыть смущение, нахмурился, спросил:

— А верно ли, что отец перед Куликовской битвой читал псалом «Бог нам прибежешь и сила…»?

— Да, «…скорый помощник в бедах, посему не убоимся, хотя бы поколебалась земля и горы двинулись в сердце морей».

— Когда же выходить, брат? — спросил Юрик, лицо его было бледно, в глазах затаенный трепет.