Василий III

Вассиан проводил его до ворот. Колымага, тарахтя по бревенчатому настилу, отъехала от монастыря, а Вассиан ещё долго глядел ей вслед.

* * *

Били Антипа два дюжих ратника. Исписали оголённую спину синими полосами. Сцепил зубы Антип, стонет, но не кричит. Боярин Твердя самолично удары считает. На двадцатом махнул рукой:

- Довольно!

Отвязал страж Антипа, столкнул. Долго валялся мастер, пока опамятовался. Потом поднялся, опустил рубаху, ушёл к печи. А боярин Твердя кричит вслед:

- Пора медь варить! Да вдругорядь доглядывай. Коль ещё испортишь, вдвойне палок отведаешь.

Сергуня на эту казнь со страхом глядел. Речи на время лишился. Работный люд на казнь молча взирал.

Ночью Сергуня не спал, метался. Богдан лежал рядом, пробудился, положил руку Сергуне на плечо.

- Ничего… Ещё не то повидать придётся. Что поделаешь…

Сергуня приподнялся на локте, спросил с упрёком:

- Что никто за Антипа не заступился? Он невиновен.

- И-эх, правда за тем, кто сильней. Вон у боярина Тверди стража да княжьи воины, оттого он и смел с нами. Попробуй перечить ему, бит будешь… Ну ладно, разговорились. - Богдан повернулся на другой бок. - Спи, завтра рано вставать. Да и боярин прознает ненароком наши разговоры, палок отведаешь. А Антип что, заживёт спина.

* * *

В воскресный день на Пушкарном дворе отдых, и Сергуня со Степанкой бродили по Москве. На улицах людно. На Красной площади качели до небес взлетают, гулянье. Тут же торг пирогами и пряниками, калачами и бубликами, сбитнем и медовым квасом.

У Сергуни со Степанкой в карманах пусто. Утром ещё как съели по ломтю хлеба с луковицей - и до обеда во рту ни крошки. Попробовал было Степанка у бабы калача выпросить, та визг подняла, словно режут её, и только. Другие бабы тоже зашумели. Пришлось Сергуне со Степанкой улепётывать, пока бока не намяли.

- Небось сама сыта, - посетовал Степанка, - а тут калача пожалела.

- Я как деньгой обзаведусь, так попервах пряников и пирогов натрескаюсь и всех, кто пожелает, накормлю до отвала, - сказал Сергуня.

Степанка хмыкнул:

- Так уж и накормишь. Да у тебя сроду и денег столько не будет, чтобы всех насытить.

- Может, и так, - печально согласился Сергуня.

У самой Москвы-реки скоморохи-дудошники народ потешают, а у кремлёвских ворот гусельник выбренькивает. Немало, верно, перевидел он, исходив по Руси. Одежда на гусельнике - лохмотья, лицо обветренное, тёмное, но песни радостные, лёгкие для души. Послушали его Сергуня со Степанкой, и вроде есть перехотелось.

Прокатил через площадь боярин. Колымага цугом запряжена, немазаные колеса скрипят на все лады, а боярин сидит важный, нос задрал и на люд никакого внимания.

Тут Степанка Сергуню за рукав цапнул:

- Гляди, Аграфена!

Повернулся Сергуня. Боярышня складная, хороша собой.

- Красивая! - прицокнул языком Сергуня.

Аграфена не замечает Степанки, смотрит на качели. Дёрнулся Степанка и застыл. Теперь и Сергуня приметил, отчего испугался Степанка, почему за народ прячется. Позади Аграфены журавлём вышагивает боярин, от какого они со Степанкой убегали.

- Версень, отец Аграфены, - шепнул Степанка.

- Вижу, пойдём подобру.

Пробираясь меж народом, они незаметно покинули Красную площадь.

Уже зайдя в ближнюю улицу, Степанка огляделся, перевёл дух облегчённо:

- Избави попасться ему на глаза, и на Пушкарном дворе спасенья не станет.

* * *

Город заканчивался полем. За последними дворами, огороженная жердями, желтела созревающая рожь. В отдалении, на другом конце поля, виднелась деревня, избы в три, с постройками, а у темневшего леса - лентой большое село. От Москвы к деревне и селу тянулась избитая колеёй дорога.

Вышли Сергуня со Степанкой в поле, остановились. Простор вокруг, воздух чистый и тишина. Не то, что на Пушкарном Дворе, литьё горло дерёт и от грохота в голове гул.

Неподалёку крестьянин, в лаптях, длинной рубахе навыпуск, усердно вымахивал косой. Тут же поблизости телега вверх оглобли задрала, лошадь выпряженная пасётся. У мужика под косой трава ложится полукругами. Увидел незнакомых парней, косить перестал.

- Чьи будете?

- С Пушкарного двора мы, - ответил Степанка.

- Слыхал о таком, - кивнул крестьянин и ловко провёл бруском по лезвию косы туда-сюда. - А меня Анисимом звать.

- Дай-ко, - попросил Сергуня, - давно не держал в руках.

Ловко взмахнул литовкой, вжикнуло железо по траве. Враз припомнился Сергуне скит, косовица на лесных полянах, ночёвки на привялой траве.

Широко берёт Сергуня, мужик только хмыкает:

- Горазд, горазд.

Прошёл Сергуня полосу вперёд и назад, спина взмокла. Степанка его сменил. У того рядок поуже в захвате, но зато идёт Степанка быстрей, сноровистей. Сразу видать, крестьянский сын, в селе вырос.

Вымахивает, и мнится ему, что не Сергуня на его работу глядит, а Аграфена. Стоит за Степанкиной спиной, им любуется. Радостно на душе у Степанки, легко.

Косили, пока Анисим не сказал:

- Будя, - и достал с телеги узелок.

Выложил на траву ржаную лепёшку и четвертинку сала, позвал:

- Налетай, помощники!