Василий III

Людской гомон разбудил Сергуню. Мастеровые одевались, кашляли, переговаривались. В избе дух спёртый. С трудом продрал Сергуня глаза, хотелось спать. Мастер Богдан склонился над Игнашей, расталкивает:

- Пробудись, сын, того и гляди, обер заявится.

Игнаша сел, свесив ноги с дощатых нар, пробормотал:

- Будто и не ложился.

Навернув онучи, надел лапти, притопнул:

- Грей, родимые!

Натягивая тулупчик, Сергуня прислушался. Вьюжит. Нынешняя зима на удивление. От мороза трескались деревья и замерзали на лету птицы. Давно не знали таких холодов в Москве. Ночи зимой хоть и долгие, но Сергуня с Игнашей не успеют отогреться в барачной избе, как снова утро - и на работу. В такую пору ещё у литейных печей стоять, от них теплом отдаёт, а когда на формовке либо на отделке - погибель.

Сергуне с Игнашей, как назло, всё выпадает стволы на лафеты ставить. Руки к металлу липнут, с кровью отдираешь.

На Пушкарном дворе костры с утра горят. Когда мастеровому невмоготу, подойдёт, погреется и снова к делу.

В барачную избу вместе с холодным паром ворвался Иоахим. На немце тёплая шуба и шапка, валенки. Застучал палкой о пол, заорал тонкоголосо:

- Бистро, бистро, шнель!

- Басурман проклятый, - буркнул Сергуня.

- Пущай верещит, - поморщился Игнаша. - Ему что, нас выгонит, а сам подле стряпухи в поварне вертится.

Из избы выскочили, от мороза дух перехватило.

- Ух ты! - воскликнул Сергуня. - Навроде ещё шибче, чем вчерась, а?

- Не, это попервах, - закрутил головой Игнаша.

Утро сумеречное, иней повис хлопьями на заледенелых ветках, скрипит снег под ногами.

Подтащили Сергуня с Игнашей бронзовый ствол к лафету, передохнули.

- Тяжёл, - отдышавшись, проговорил Сергуня.

- И красив, - Игнаша влюблённо погладил чуть розоватую, прихваченную стужей бронзу.

К полудню приехал боярин Версень, молчаливо обошёл Пушкарный двор и снова укатил. Сергуня поразился:

- Наш ли боярин аль не наш? Тих непривычно.

- Боярин язык приморозил, - пошутил Игнаша и спросил, задумавшись: - А помнишь, Сергуня, ту первую мортиру, какую лили с тобой?

- Как не помнить! Где она ныне?

- Может, из неё Степанка палит?

- Вот чудеса были б, кабы прочёл он, кто ту пушку смастерил, - вставил Сергуня.

- Слыхал я, войско наше на Смоленск выступило.

- Айда к костру! - предложил Сергуня. Побежали, сунули руки в самый огонь, замерли от наслаждения. - И-эх, до чего хорошо греет, - прошептал Сергуня.

Игнаша долго молчал, наконец проговорил:

- А слышь, Сергуня, мы хоть спим с тобой в избе тёплой, а како ратники в поле?

Неожиданно смолк, увидев немца. Тот торопливо семенил к ним, на ходу грозил палкой.

* * *

Ни стук молотков, ни звон металла не трогает боярина Версеня. Едва переставляя ноги, бродил он по двору, а следом за ним немец Иоахим. Обер-мастер говорил о чём-то, но боярин отмалчивался, думал своё.

Гнетёт Версеня, тревожно на душе с той поры, как услали боярина Твердю в Белоозеро, а потом и дворецкого Романа с другими боярами переселили во Псков. Не знает Версень, к добру иль худу оставили его в Москве… Ко всему, Аграфена заневестилась, а женихов нет. Видать, чуют бояре, что Иван Никитич Версень у государя в немилости, а потому и остерегаются в родство с ним вступать.

Миновал боярин кузнецкий ряд, у ворот его поджидал санный возок. Внутри возок устлан тёплым мехом, на сиденье подушки мягкие. Версень за дверцу взялся, очнулся, голову к Иоахиму повернул, проворчал недовольно:

- Пригляди, чтоб мастеровые попусту не топтались. Изленились, с тебя спрос.

Немец головой затряс, в глазах недоумение. Не поймёт, отчего зол боярин.

Влез Версень в возок, захлопнул дверцу, защёлкали кнутами ездовые, и заскрипел санный полоз. А боярин втянул голову в высокий воротник шубы, снова задумался. Великий князь, на Смоленск уходя, ему, Ивану Никитичу, наказывал: Пушкарному двору пушек лить не менее прежнего, а пищалей вдвойне. Хотел было Версень просить у Василия себе замены, заикнулся о том, да великий князь так глянул, что кровь похолодела. Вспомнив про это, Версень не выдержал, прошептал:

- Вражья стрела б тобя сыскала… И перекрестился.

Представив, как, сражённый, упадёт великий князь, обливаясь кровью, боярин даже лицом посветлел, на губах мелькнула усмешка. Сказал вслух:

- Дай-то Бог!

Возок подкатил к боярскому крыльцу. Дюжий челядинец подставил плечо, помог Версеню выбраться. Тот ступил на землю, недовольно щурясь, окинул взглядом подворье. Зашумел на баб, расстилавших по снегу холст:

- Ишь, дурищи, расколготались! Поди, за языком и руки еле шевелятся.

Сутулясь направился в хоромы. В передней встретила Аграфена. У боярышни лицо нежное, белое, и сама пышнотела, что булка сдобная. Созрела, в соку. Глянул на неё Версень и опять с сожалением подумал, что пора дочери замуж, да не за кого. Промолвил:

- Умаялся я, Аграфенушка, неспокойно мне. Пойду полежу, а ты вели бабам в тереме языки унять, расшумелись…

* * *

Ветер сметал снег с дальних, не вытоптанных множеством человеческих ног сугробов, гнал белой пеленой. Ветер свистел по-разбойному, рвал пологи шатров, гасил костры.