Василий III

— Намеривались ли князья, бывшие в сговоре с Глинским, возвратиться в Москву?

— Да.

— Ты грамоту передал Михаилу Львовичу или устно сказывал?

— Устно сказывал.

— И что же тебе ответил Михаил Львович?

— Ничего.

— Ничего?

— Спасибо сказал и велел спать идти.

— Никто не был во время вашей беседы в палате Михаила Львовича?

Владимир замешкался с ответом.

— Смотри мне в глаза! Кого призывал Михаил Львович?

— Слугу своего, какого-то Николая.

— И что велел ему?

— Велел сыскать ложного гонца.

— Ясно. Что ещё приказывал Глинский Николаю?

— Приказал послать гонца в Серпухов.

— К Семёну Бельскому?

— Да.

— Всё?

— Всё.

— Спасибо тебе, коли всё сказал без утайки. Ты провинился перед великим князем и потому будешь наказан малой казнью: поведут тебя по торгу и станут бить путами [172]. Отец же твой, Иван Бельский и Богдан Трубецкой будут посажены за сторожи. Они взрослые люди и ведали, что творят.

— Брата моего, Сашку, не наказывайте, он ни в чём не виновен.

— Молодец, что брата своего любишь и защищаешь. По молодости лет мы его прощаем. — Иван Овчина повернулся к писарю. — Пытать пытайте, а ломать людей не смейте!

На Исакия Малинника [173] Семён Бельский отправился во Владычин монастырь. Игумен — ветхий старичок с крючковатым носом и округлыми, словно птичьими, глазами на безбровом лице — встретил князя подобострастно: не каждый день в его обитель являются столь важные особы.

— Обитель нашу заложил сам митрополит Алексей. — Звонкий голос старца гулко звучал под сводами каменного собора. — Святой был человек, чудотворец. Он вельми много трудился над украшением земли Русской монастырями, собирал силы для одоления нехристей бусурманских…

После службы в соборе Введения во храм и трапезы Семён Бельский вышел на крыльцо. Порыв холодного ветра обдал его каплями дождя.

— На Исакия вихри — к крутой зиме, — произнёс игумен при виде пригнувшихся к земле деревьев.

— Спаси тебя Бог, святой отец. Молись за меня. — Князь сунул старцу увесистый кошелёк.

— Каждый день буду просить Господа Бога о даровании благодати рабу Божию Симеону. Каждый день…

Семён, тяжело опираясь на посох, сошёл с крыльца и медленно направился по дорожке, протоптанной среди сосен. Неожиданно из-за дерева выступил человек с протянутой рукой, гнусаво затянул:

— Подай милостыньку ради Христа…

Бельский сунул в протянутую руку мелкую монету и хотел было пройти мимо, но человек заступил ему дорогу.

— Спаси тебя Бог, боярин, за щедрость, позволь передать весточку от короля Сигизмунда.

Семён Фёдорович, приняв грамоту, поспешно спрятал её под одежду.

— Здоров ли Жигимонт?

— В здравии пребывает.

— Не велел ли он передать мне что-нибудь устно?

— Велел сказывать, что ждут тебя и Ивана Васильевича Ляцкого с нетерпением. Земли, тебе принадлежавшие, тебе же и возвращены будут. Когда ждать тебя?

— Придёшь ко мне под вечер. Мы с Иваном Ляцким дело это обмыслим и скажем тебе, как намерены поступить.

Человек кивнул и словно растворился среди деревьев. Бельский ускорил шаги. Выйдя из леса, увидел торопливо идущего навстречу Ляцкого.

— Что стряслось, Иван?

— Явился гонец из Москвы от Михаила Львовича Глинского. Оказывается, и из Коломны весть была ложной — татар там не видели.

— Выходит, обхитрил нас Иван Овчина. Что же делать будем? Я вот тут грамоту от Жигимонта получил. Ждёт он нас с тобой, Иван. Или в Москву воротимся?

— В Москве нас тотчас же схватят и упекут за сторожи. Негоже, Семён, в Москву возвращаться.

— И я так же мыслю. Эх, жаль, отпустил я до вечера гонца Жигимонтова, а то и отправились бы к королю тотчас же. Чего мешкать?

— Я здесь, паны. — Человек, вручивший Бельскому грамоту, появился из-за деревьев.

— Вот и хорошо, что ты здесь. Сейчас же сядем на коней и в путь.

Авдотья разбудила безмятежно спавшего зятя.

— Слышь, Афонюшка, по всей Москве только и разговоров, что о татарском нашествии. Бают, будто проклятущий Ислам столковался с Жигимонтом и идут они оба с невиданной силой на Москву. Будто бы гонец из Серпухова доставил ту весть великому князю.

— Не будет никакого нашествия, — спокойно ответил Афоня и перевернулся на другой бок.

— Откуда тебе знать, Афонюшка?

— Конюший сказывал, он обо всем ведает.

— Будет или не будет нашествие, а всё равно страшно: великий князь юн. То ли дело было при покойном Василии Ивановиче! Жили как за каменной стеной.

— А разве при Василии Ивановиче татары не хаживали на Русь?

— Случалось, приходили на Русь татары, так ведь Василий Иванович всегда гнал их в шею. А нынче кто нас оборонит?

— А великая княгиня на что?

— Баба — она и есть баба, что тут говорить. Да ещё грешница великая. Не успела мужа схоронить, Василия Ивановича, а уж с конюшим схлестнулась. Придут татары или не придут, а поберечься не помешает. Бережёного, говорят, и Бог бережёт. Надо бы хоть добро собрать да припрятать. Придёт татарин, куда мы денемся, старые да малые?

Семья у Афони немалая, и все мужики. Зимой Ульяна двойню принесла — Мирона с Нежданом, а Якимка с Брошкой раньше родились.