Василий Иванович

- Докажешь?! Ты только умеешь ругаться как боцман, а не доказывать!.. раздраженно кивнул Непенин в досаде, что его перебили... - Да, господа, вся прелесть морской службы именно в торжестве ума, энергии и власти... Разве не заманчиво, черт возьми, быть командиром какого-нибудь красавца клипера, а? Шторм... дьявольский шторм... Клипер под зарифленным фоком, штормовой бизанью и фор-стеньга-стакселем... Ты стоишь на мостике и только покрикиваешь рулевым: "Право! Лево! Одерживай!" Разве не наслаждение сознавать, что все зависит от тебя, от твоего уменья, от твоей воли, что все, начиная с последнего матроса и кончая старшим офицером, - лишь беспрекословные исполнители и ничего более. Один ты отвечаешь за все и за всех... Ты - царь на своей палубе! - восторженно восклицал юноша, слегка возбужденный вином и своими заветными мечтами.

- А главное, Юлка, отличное содержание у капитана. Можно откладывать! неожиданно вставил внимательно слушавший Непенина плотный, коренастый, скромного вида молодой человек.

Взрыв хохота огласил комнату. Юлка презрительно взглянул на товарища.

- Ну, ты, Нефедка, известный копчинка*. Тебе в банкиры идти... Тут не в содержании дело, а в идее власти... Понимаешь? И-де-я си-лы власти! Разумеется, дисциплина должна быть настоящая... Строжайшая!.. Без этого невозможно... Недаром закон разрешает капитану в исключительных случаях повесить ослушника... Сентиментальности тут побоку!..

______________

* Копчинка - скупой. (Прим. автора.)

Сидоров уже давно в порыве негодования, сделал из своего вихорка какую-то сосиску, но уважение к английскому парламенту сдерживало его нетерпение задать Юлке "ассаже"{469}. Но, несмотря на пристрастие к парламентским нравам, долее он терпеть не мог и воскликнул:

- Юлка! Ты порешь дичь вроде Фомы Фомича... Нет! Хуже!.. хуже еще!.. Сила власти!.. Дисциплина!.. Ах ты ретроградина! Не желаешь ли ты ради дисциплины восстановить кошки, а? - гремел, снова распуская свой вихор, Сидоров... - Мало ему еще дисциплины... Надо "строжайшую"?! Ишь какой Наполеон на клипере нашелся!.. Того и гляди, господа, обгонит он нас всех по службе - недаром он Юлка, - сделается капитаном и кого-нибудь из нас да повесит!..

- И повешу, если нужно будет! - вызывающе крикнул Юлка, сверкая глазами.

- Ради идеи власти или ради карьеры? - ядовито протянул Сидоров.

- И тебя первого, Сидоров, повешу! Тебя первого, если ты попадешь ко мне под начальство и не исполнишь моего приказания! - проговорил, задыхаясь и злясь, Юлка. - Не посмотрю, что ты товарищ, а вздерну на фока-рее!

- Но прежде все-таки получишь в рожу, Юлка! Верь совести!

Все за столом расхохотались.

Не смеялся только бледнолицый, долговязый блондин, сидевший у окна, положив свою большую белобрысую голову на ладони и, казалось, погруженный в созерцание звезд, сверкающих на небе. При последних словах Юлки лицо молодого человека омрачилось. Он поднялся с места и медленно направился к столу.

Это был Лесовой, давно прозванный "Мечтателем". В его юношеском худощавом, нежном лице действительно было что-то задумчиво-мечтательное, оправдывавшее кличку, особенно в сосредоточенном взгляде больших серых глаз. Он пользовался среди товарищей авторитетом правдивой души и был любимцем матросов; он постоянно "лясничал" с ними и читал им книжки. Зато в сношениях с начальством напускал на себя суровую холодность заправского кадета, но был исправный служака, страстно любил море и еще в корпусе мечтал о путешествиях и об открытии полюса.

- Ты, Юлка, пьян и врешь на себя! - тихо проговорил он при наступившем молчании. - Разве можно и в шутку говорить такие вещи?!.

- Юлка не пьян... Юлка ничего не пил!.. - вставил Сидоров.

- У каждого, брат, свои убеждения! - уклончиво отвечал Юлка, несколько притихая перед этим серьезным взглядом Мечтателя.

- Повесить?! - с укором проговорил тот, и при этом чувство страха и отвращения исказило его черты.

Он остановился на секунду и продолжал:

- Ударить матроса и то... отвратительно, а ты: "повесить"!

- А если у тебя на судне бунт? - вдруг задал вопрос Юлка.

- Бунт? - переспросил Лесовой с такой серьезностью, точно и в самом деле он очутился в несчастном положении капитана, у которого на корабле свирепствует возмущение.

- Ну да, бунт, форменный бунт! Уж боцмана просвистали: "Пошел все наверх, командира за борт кидать!" - а ты сидишь в каюте и... мечтаешь! иронически прибавил Юлка, взглядывая с насмешливой улыбкой на Мечтателя.

И все юные моряки, оставив стаканы недопитыми, уставились на Лесового.

В самом деле, как поступит человек, которого собираются немедленно швырнуть в море?

В виду такой перспективы казалось вполне естественным, что Мечтатель на минуту задумался.

- У Лесового не может быть бунта! - воскликнул Сидоров, видимо более всех сочувствовавший затруднительному положению товарища и не желавший, чтобы такой хороший человек, как Лесовой, вынужден был прибегнуть к насилию. - Против него никогда не взбунтуются! Ты, Юлка, напрасно думаешь смутить его своим дурацким вопросом.