Василий Львович Пушкин

Мы уже говорили о том, что Федор Иванович Толстой-Американец в письмах В. Л. Пушкина представлен не только карточным игроком, гостеприимным хозяином, любителем цыганского пения, но и читателем Гиббона и Геродота (весьма серьезное чтение), несчастным отцом, оплакивающим смерть своих детей:

«Толстой Американец в большом горе; у него умерли три дочери, и самая большая его фаворитка Верочка. Я уже поеду навестить его» (20 июня 1819 года) (259–260).

«Я был вчера у Толстого. Его видеть нельзя без сожаленья; он плачет горькими слезами» (26 июня 1819 года) (260).

«У Американца Толстого последняя дочь умерла, и он очень жалок» (19 сентября 1819 года) (265).

Ф. И. Толстой считал, что так расплачивается он за свои тяжкие грехи: за каждого убитого им на дуэли платит жизнью своего ребенка. Сломленный горем отец — как не похож он на кутилу, картежника, дуэлянта. Здесь уместно, как нам кажется, вспомнить Долохова (прототипом которого был Ф. И. Толстой) в романе «Война и мир». Когда Николай Ростов поехал к матери Долохова, раненного на дуэли с Пьером Безуховым, предупредить ее о несчастье, то он «к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр — Долохов, жил в Москве с старушкой-матерью и горбатою сестрой, и был самый нежный сын и брат»^[520]

.

Конечно, нам интересно, читая письма В. Л. Пушкина, увидеть рассуждающую о древностях московских княгиню Евдокию Ивановну Голицыну, влюбчивого К. Н. Батюшкова, П. И. Катенина, готового подраться из-за литературного спора, А. М. Пушкина, разъезжающего по Москве с молодой переодетой в мужской костюм красавицей, почтенного М. М. Сонцова, играющего в карты. Но не менее интересны и очерки о тех, о ком мы ничего не знаем.

«Я почту приятною обязанностью исполнить твою просьбу и присматривать за Аленушкою в пансионе, — писал В. Л. Пушкин П. А. Вяземскому 21 апреля 1819 года, — все хвалят ее поведение, но она немного ленива, и, может быть, от того успехи ее не так велики. Уверяю, однако ж, тебя, что она очень изрядно говорит по-французски и танцует; по-немецки, сказывают, она говорит очень хорошо. <…> Оставь Аленушку в пансионе, истинно там лучше и надежнее, а я часто об ней и обо всем до нее касающемся тебя уведомлять буду, и с сердечным удовольствием. Во всяком случае повелевай мною» (252–253).

Чуть более полугода до того, как было написано приведенное выше письмо, 14 сентября 1818 года в 74-м номере «Московских ведомостей» появилось объявление:

«Елизавета Перне, заступив место пансиона содержательницы Гибаль, честь имеет известить Почтеннейшую Публику, что означенный пансион переведен в дом Макара Жилети, состоящий Мясницкой Ч. 3 кварт, под № 199. Воспитание юношества производится в нем точно на том же основании, на каком оно было и при Г-же Гибаль»^[521].

По-видимому, именно туда, в дом на Мясницкой, в пансион госпожи Перне, и поместили Аленушку, за которой обязался П. А. Вяземскому присматривать Василий Львович. Кем она была, что ее связывало с П. А. Вяземским, мы не знаем. Не исключено, что она могла быть его побочной дочерью. Так или иначе, Василий Львович свое обещание выполнил. 24 апреля 1819 года он сообщал другу:

«Посылаю тебе письмо от Аленушки. Она пишет очень дурно, но говорит по-французски изрядно. Мадам Перне довольна ее благонравием, но жалуется на ее лень. Я Аленушке помыл голову и увещевал, чтоб она училась прилежнее. Может быть, со временем и придет охота к учению» (256).

Заметим, что в пансион мадам Перне Василий Львович «посадил» и свою дочь Маргариточку, еще и «потому, что Мадам Перне гораздо рачительнее смотрит за своими ученицами, нежели Мадам д’Оррер», где до того воспитывалась Маргарита.

Маленький штрих к портрету жены В. Л. Пушкина Анны Николаевны (Аннушка — так называет он ее в письмах). Ей очень хотелось варшавских башмаков. Оно и понятно — женщине всегда приятно покрасоваться в заграничной обновке (хотя Польша и входила тогда в состав Российской империи, но все равно ведь: Варшава — не Москва). Оно и извинительно — ведь просил же Василий Львович у своего друга прислать ему из Варшавы полосатого бархату на жилет. Но именно о башмаках между В. Л. Пушкиным и П. А. Вяземским шла оживленная переписка. Надо было прислать мерку с ноги Анны Николаевны, и мерку в Варшаву отправили. Аннушка с восхищением ожидала варшавских башмаков, но оказалось, что мерку сняли плохо, надо было послать П. А. Вяземскому ее башмак. 20 мая 1818 года Василий Львович писал Петру Андреевичу:

«Аннушка моя тебя чувствительно благодарит за твою милость. Ей совестно посылать башмак, а мерки лучше здесь не снимают. Пришли ей, вместо башмаков, что-нибудь и что тебе угодно будет. Она и безделицу примет у тебя за великое. — Что до меня касается, я не знаю и слов не нахожу, как мне благодарить тебя за твою дружбу»^[522].