Василий Темный

– Ты, владыка, меня не совести. В прежних злобствованиях московских и тверских князей вини, в сегодняшних зри в корень, в устав наш княжеский, родовой.

Фотий поднялся, встал грозно:

– Бог те судья, князь Юрий, но не я.

Надев поверх рясы шубу, вышел из дворца, с помощью чернеца влез в возок, кинул коротко:

– Домой!

* * *

В полночь с полдороги ездовые остановили коней. Завыл ветер, неожиданно налетел ураган. Он поднял с поля последние снега, выл и ломал в лесу деревья.

Чернец, сопровождающий Фотия, заглянул в возок, прокричал:

– Перестоим, переждем, ино с пути собьемся!

Фотий слушал, как порывы ветра били в стены возка. Казалось, вот-вот опрокинут. Митрополит молился, а мысли уносили его туда, в далекую юность, когда вот такая буря поднимала пески, засыпая монастырь.

Ветер унялся, защелкали бичи ездовых, и возок тронулся. Митрополит задремал, и снилось ему, будто он там, в монастыре, слушает службу на родном греческом языке. Пахнет ладаном и горят свечи, освещая лики святых.

Сон прервали крики, громкие разговоры. Возок остановился, и чернец, открыв дверцу, сказал:

– Владыка, князь Юрий гонца шлет, просит воротиться.

Всю дорогу в Звенигород, пока усталые кони тащили возок, митрополит думал, что заставило князя Юрия изменить свое решение. И только въехав в город, понял. Ветер согнул крест на колокольне. Верно, князь посчитал это дурным предзнаменованием.

В тот же день Юрий Дмитриевич и митрополит урядились, что через год спор о великом княжении они перенесут на усмотрение ордынского хана.

Глава 7

Филин гикал, плакал малым дитятей, не давал Гавре покоя. Не спал и великий князь Борис. Отроки из молодшей дружины уже и криком и стуком пытались спугнуть филина, но он на минуту умолкал и снова гикал.

Вот так же плакал филин над крышей Вильненского замка, когда в нем жил Борис. Тогда он накликал тверскому князю кабальные условия договора, ну а что означает этот плач филина?

Борис поднялся, разбудил спящего у двери гридня, велел зажечь свечу, а сам подсел к столу.

Свеча в серебряном подставце горела ровно, и воск плавился, стекая тонкими струйками.

Скрипнула дверь, вошла Анастасия в белой сорочке. Поверх нее красное платье, расшитое шелковой и золотой нитью. Голову княгиня прикрыла повойником. Села на краю кровати:

– Спать проклятая птица не дает, – пожаловалась, – едва задремлю, кричит. Да так жалобно.

– С утра пошлю гридней, пусть гнездо поищут, разорят.

Он приблизился к княгине, приобнял.

– Каку думу думаешь, свет очей моих, княгинюшка?

Анастасия промолчала. Борис снова заговорил:

– Красива ты у меня, Настасьюшка, лепна. Поди по Суздалю скучаешь, по дому отчему, княжескому.

– Не скажи, для меня, князь Борис, дом мой ныне не суздальский, а тверской. А по местам родным, истину сказываешь, сердце ноет. Гать не забыть мне, что род мой от князей суздальских. Бывает, сплю и вижу городок мой.

Борис долго смотрел в глаза Анастасии, улыбнулся по-доброму.

– Как не понять тебя, моя ласточка сизокрылая. Птица перелетная в свои края ворочается, из теплых земель летит, места родные чуя, а человек подобен птице.

Молчал, свое думая. Молчала и княгиня. Но вот князь Борис встряхнул копной русых волос.

– Знаешь, Настена, меня тревожит ноне Москва, непокой московский. Кажется, пользуясь случаем, Тверь, укрепляй свое княжество, силы набирай, какую Тверь имела при великом князе Михаиле Ярославиче. Ан нет, недолго такое не протянется. Уймутся московские Рюриковичи. Кто на стол великокняжеский сядет, старый Юрий ли, молодой Василий Васильевич, и почнут они княжества удельные давить. Настанет очередь и тверскому.

У княгини глаза расширились:

– Ужли на Тверь замахнутся?

– Не скоро, княгиня, не скоро, но такой час настанет, ежели мы дожидаться будем. Потому тверское княжество крепить надобно. С Новгородом единяться, с ними в союзе быть. Новогород Бог силой не обидел, он вольностями не поступится. А в Москве Новогород давно недруга чует… Ну да ладно, княгинюшка, настращал я тя, пора и в разум войти. Отправляйся к себе, да поспи, пусть те сны добрые привидятся…

* * *

Уже и служба подошла к концу, опустел храм. Дьякон помог владыке шубу поверх рясы надеть, сопроводил до выхода.

На паперти безлюдно, только одна нищенка с кружкой в трясущейся руке подошла к Вассиану. Владыка перекрестил ее:

– Спаси тя Бог, старая.

Медленно направился епископ к княжеским хоромам.

Мартовское холодное солнце коснулось зенита. Вассиан шагал задумчиво, выставляя длинные ноги, будто пробуя дорогу.

Хоть и был он духовником тверского князя, однако судил деяния и Бориса, и московского князя одной мерой. И тот и другой гордыней живут. А им бы не возвышаться друг над другом, а сообща земли русские собирать.

А все с Юрия Даниловича и Ивана Калиты повелось. За власть великокняжескую те борьбу смертоносную начали и поныне не уймутся.

Ноне бояре князя Бориса подстрекают, снова хотят, чтоб Тверь великое княжение вернула.