Василий Темный

Подкатили сани к красному крыльцу, остановились. Набежали холопки, высадили великую княгиню. Проворная девка венчиком валенки Софье Витовтовне обмела.

– Отчего сам-то великий князь не встретил? – спросила недовольно княгиня.

Глава 17

Из Нижнего Новгорода ладьи пришли без потерь. Пришли перед самыми морозами и снегами, еще реки не стали, выволокли тверичи корабли и, чтоб обшивку не разморозило и не давил на борта лед, поставили ладьи на катки, отволокли от берега.

С первым теплом, когда сошел лед и Волга очистилась от шуги, застучали топоры, а в чанах закипела смола. Корабельные мастера конопатили ладьи, меняли оснастку.

А в Кремнике в хоромах князя Борис выговаривал Репнину:

– Посадник нижегородский уведомляет, что ты, князь, с воеводой Кнышом казанцев отбросили, а они сызнова по морозу сушей к Нижнему подошли, город осадили, на стены пытались лезть. Нижний хоть и под посадником московским, но московскому великому князю не до Нижнего Новгорода… Придется тебе, князь Репнин, снова с охочими людьми паруса поднимать, да с воеводой Кнышом идти к Нижнему…

Кликнул Гаврю:

– Приведи коня.

Побежал Гавря, а Борис вышел на крыльцо. Гридин уже коня подводил.

Высокий, широкогрудый, в серых яблоках конь в поводу играл, гридин его одергивал. Придержал стремя, помог князю в седло сесть.

Борис из Кремника выехал, поскакал берегом Волги. Издалека видел, как мастеровые ладьи конопатили, на кострах в чанах смолу варили.

Не сворачивая к ладьям, поехал к карьеру. С прошлого лета здесь начали обжигать первый кирпич для будущей стройки тверского кремля.

У обрыва остановил коня и с высоты карьера смотрел, как внизу копошится множество люда. Одни замес готовили, другие забивали глиной формы. В стороне под длинными навесами сырец сушили, а у печей у открытых дверец мастеровые и рабочие ждали, когда жар спадет и можно будет доставать обожженный кирпич, относить туда, где сложенные в штабель стояли горы его.

Борис сказал на Думе, когда подготовят в достатке кирпича, тогда начнут возводить новые стены и башни, а пока ставить Кремник бревенчатый, обновить старый.

И подумал князь:

«Минует несколько лет, может, и десятилетие, когда не только кремль, но и всю Тверь, храмы и дворцы, хоромы боярские будут возводить из кирпича…»

Не спускаясь в карьер, князь поворотил коня, поскакал в Кремник.

* * *

Баню истопили отменно, пар клубами рвался в едва приоткрытую дверь, весело бурлил кипяток в большом казане, поставленном на булыжники. Пахло с прошлого года заготовленными травами.

Гавря готовил баню к возвращению князя. Загодя притащил бочоночек с хлебным квасом. Распарив березовый веник, окатил скамью крутым кипятком, сел в предбаннике на лавку у стены.

По весне, когда набухали почки, бывали дни, когда на душе Гаври делалось тоскливо. Он и сам не понимал, откуда это приходило, пока не сообразил: о доме, о деревне, какой уже нет, мысли накатывали. Давнее, давнее ворохнется, первые шаги, когда из зыбки вывалился, на улице видел деревья набрякшие, зелень лесную…

Пришел князь, порывисто распахнул дверь предбанника, спросил:

– Что, Гавря, готова ли баня?

Отрок подхватился, помог князю разоблачиться и долго ждал, когда Борис покличет его, велит веником похлестать…

Князь взобрался на полок, а Гавря хлестал его, пока тело не стало красным, как панцирь вареного рака.

– Хорошо, Гавря, – наконец промолвил князь и, усевшись на лавку, выпил ковшик холодного кваса, выдохнул. – А хорошо оттого, что легкость чую. Вот как в ранней юности, когда на Симеона осеннего у меня был первый остриг. Мне в ту пору четыре года исполнилось. Как сейчас помню, епископ после молитвы постриг меня, а мамушка-боярыня передала меня дядьке, боярину. Тот в баню сводил, а гридин коня подвел и саблю поднес. С той поры от мамушки перевели меня на мужскую половину дворца, а гридин научал меня в седле сидеть и саблей владеть… Вот и говорю, Гавря, хорошую баню принял я нонче.

Натянув порты и напялив рубаху, князь Борис сказал Гавре:

– Ты, Гавря, только одну правду от меня ноне услышал, а главное, скажу те, хорошо мне было сегодня оттого, что в карьере увиденное порадовало. Настанет, Гавря, тот день и час, когда мастеровые заложат в Твери первый камень в кремль кирпичный.

* * *

С вечера зашел князь Борис на женскую половину дворца и в горнице жены засиделся до полуночи. Сенные девицы свечи трижды обновляли. Князь и княгиня речь о московских делах вели, о великом князе Василии.

Накануне в Твери побывал галичский князь Дмитрий Шемяка. Возвращался он от отца звенигородского князя Юрия Дмитриевича, и тот поведал сыновьям, как Василий великое княжение в Орде из рук звенигородского князя вырвал.

Зол был Шемяка на Василия, от тверского Бориса ждал поддержки.

Но тверской князь от прямого ответа ушел, только и посочувствовал звенигородскому князю и Шемяке.

– Шемяка мыслил, Тверь силой заставит Василия от великого княжения отречься. Но какая Твери от того выгода? – промолвил Борис и заглянул княгине в глаза.

Анастасия ответила:

– От Василия, поди, мене вреда, чем от Юрия. Юрий давно власти алчет, да и годами он мудрее Василия.