Василий Темный

Трясясь в возке, можайский князь думает, как бы взбеленились и Шемяка, и Василий, прознав его мысли. Да и Борису тверскому не в радость то показалось бы…

Долговязый, мордастый Иван Андреевич Можайский, широко открыв глаза, ощеривается, представляя, как он войдет великим князем в палаты кремлевские.

И говорит вполголоса:

– Эх, кабы Казимир подсобил, а я не поскуплюсь. Черт с ними, Смоленском и Вязьмой, да с иными землями русскими, что за Литвой. Только бы на княжестве Московском усесться.

Глава 5

Весь последний летний месяц тверской князь был в выжидании. Давно послал он к казанскому хану посольство. Оно повезло Улу-Магомету выкуп за боярина Семена.

Борис ждал результата, вида не подавал. На Думе о посольстве речи не вел, но в Твери знали, князю тревожно, как то отзовется хан, не сотворит ли еще какое зло?

В один из таких дней пришел во дворец архиепископ Вассиан. Давно уже не исповедался Борис, а у князя грехи имелись немалые.

Пытался отмаливать он их в домовой церкви, но Бориса они тревожили. В помыслах одно и держал, Тверь выше Москвы мечтал видеть.

Князю тверскому Вассиан показался еще более осунувшимся. Клобук на самые брови надвинул, а глаза жгут, в самую душу лезут. Поверх шелковой рясы крест серебряный и панагия.

Исповедал тихо, вполголоса. Отпустив грехи, вознамерился уходить, да Борис задержал.

– Владыка, отрапезуй со мной. Сам ведаешь, княгиня с детьми отъехала на богомолье в монастырь дальний…

Они сидели вдвоем в трапезной, ели пищу постную: рыбу отварную, огурцы да капусту квашеную, а еще лепешки ржаные.

Вели разговор не торопкий, князя давно волновал вопрос.

– Владыка, – сказал Борис, прожевав кусок сомятины, – все хочу спросить о том, что волнует меня. Да поди и еще кое о чем прознать хотел бы. – Он подался за столом, уперся грудью в столешницу, на Вассиана посмотрел пристально. – Отчего христианство, вера наша Христова, на православие и католицизм разделилась? Отчего мир христианский разрушен, нет единства в нем?

Вассиан насупился:

– Великий князь, вопрос твой не мне судить, а Собору первосвятителей. – Вассиан отодвинул от себя чашу. – Ты седни исповедался, а грехи тя все отягощают.

– Но, владыка, вопрос мой меня тревожит.

– Сын мой, когда соберутся первосвятители всех церквей на Собор Вселенский, им ответ держать на вопрос паствы христовой, в чем истина.

– Но ответствуй, владыка, как ты мыслишь?

Вассиан долго смотрел на князя, прищурившись. Наконец сказал:

– Вопросом своим ты поставил меня, князь Борис, перед дилеммой. Однако отвечу. Не может быть в вере Христовой двух ветвей. Учение Иисуса Христа единое, как един Бог. Он создатель всего, что миром именуется. Ученики его, апостолы святые, веру Господню несут в мир человеку: и христианину, и мусульманину, и иудею.

– Воистину, владыка, Господь всем нам судия, но ужли не могут первосвятители к одному прийти и с расколом церкви конец положить?

Вассиан резко поднялся. Ответил недовольно:

– Князь, речи твои и вопросы ересью отдают… Не хочу слышать их. – Одернув рясу, вышел из-за стола. – Молись, сын, и в молитве твое прозрение.

* * *

На исходе лета воротилось из казанского ханства тверское посольство, посланное выкупить боярина Семена.

Ехали двумя колымагами, в первой сам боярин с оружничим Гаврей, во второй сотник Игнат и толмач, крещеный татарин Яшка.

Пробирались по бездорожью землями казанской орды, через стойбища татарские кочевые, селами чувашей и иных народов.

Проезжали берегом Волги мимо лесов, местами уже менявших окраску зеленую на желто-розовую. Посольство сопровождало десятка полтора конных ордынцев, наряженных ханом сторожить послов, пока едут землями казанскими.

Боярин и оружничий в оконце колымаги поглядывали, переговаривались. Видели, как в татарских поселениях у кочевых кибиток татарки костры жгут, на треногах в казанах еду варят, конину свою любимую. Оравами детвора бегает, своры собак. На выпасах табуны конские, табунщики верховые ровно орлы зоркие на курганах замерли.

– Гляжу и диву даюсь, – сказал боярин Семен, – вроде бы с виду мирный народ, а ордой ходят разбойной, воинственной.

Оружничий Гавря с ним согласен. Сам повидал, когда на их деревню набегали. А боярин Семен продолжал:

– Силу ордынскую остановишь, когда свою силу ей противопоставишь.

И замолчал надолго, поглядывал в оконце колымаги.

Набежала тучка, прокапала редким дождичком, пробарабанила и уплыла на восток.

Гавря вспоминал, как уходили с Нюшкой в Тверь после набега ордынцев. Страшно было и голодно. А дворецкий, боярин Семен, снова заговорил:

– Пока меня в плену держали, поглядел я на эту Казань. Грозно укреплена, стены и башни каменные. А ведь нам, Гавря, ее брать доведется. Может, правда, не нам с тобой, иным кому, но только тогда, когда не станет усобицы меж князьями нашими. Но пока она есть, орды татарские беды причинять нам будут. И казанцы, и крымцы, а уж Золотая Орда, не доведи Бог, двинется на земли наши русские.

Оружничий на боярина поглядел, спросил:

– Сколь же лет Орда давить нас будет?