Васька

Митя поморщился. Ему претила хитроватая скромность медной таблички, на которой была вырезана фамилия великого режиссера.

Других достопримечательностей в театре не было, и они пошли искать свой ряд. Митя как в воду глядел — места были заняты. С краю сидел молодой, совершенно лысый человек. Рядом, видимо, его приятель.

— Простите, товарищи, — сказала Тата. — Это четвертый ряд?

— Четвертый. — Лысый взглянул на нее, не поворачивая головы.

— Это наши места. Будьте добры.

— Ступайте к администратору.

— Зачем к администратору? У нас билеты… Митя, покажи товарищам. Вот, пожалуйста. Двадцать второе, двадцать третье. Места следует занимать согласно взятым билетам.

Все так же, не поворачивая головы, лысый осмотрел Татины бретельки и повторил:

— Ступайте к администратору.

— Слушай, друг, — сказал Митя. — Мотай отсюда добром. А то за нос вытяну.

Исполнить это намерение ему помешал клетчатый толстячок. Он коршуном подлетел к месту происшествия и стал теснить Тату и Митю тугим животиком, маскируя свои, в общем-то, насильственные действия вежливой словесной трухой:

— Прошу… сюда, пожалуйста… окажите любезность… осторожно, ступенька… все, молодой человек, в порядке, в полном порядочке, не сюда, пожалуйста… окажите любезность… исключительные места, замечательный угол зрения…

Митя думал, что их выгоняют за прозрачную блузку, и не очень сопротивлялся…

Они оказались не единственными несчастливцами. Через минуту администратор привел новую пару: комкора и его супругу. Военный сердился, звенел шпорой и требовал Станиславского. Затравленный администратор поднялся на цыпочки и зашептал комкору в волосатое ухо. Подвижные, как у сеттера, брови командира встали домиком, он замолчал и сел, куда велено. Супруга начала было ворчать. Он скомандовал «Сидеть!», и инцидент был исчерпан.

— Смотри, смотри, Митя! — воскликнула Тата.

Снизу, из середины партера, махал программкой Гоша. Она с помощью пальчиков попыталась назначить ему в антракте встречу. Между тем свет гас. Шум утихал. Изуродованная складками, белая птица на занавесе осветилась. Раздался медный удар, и занавес, заметая пыль, стал раздвигаться. Открылась уютная гостиная: колонны, диванчик, закиданный думками ручной работы, камин. Бронзовые часы заиграли менуэт.

— Ни черта не видать, — проворчал Митя и замер. Его руку накрыла лишенная веса Татина рука.

Он покосился: может, это так просто, по ошибке? Серые глаза Таты внимательно глядели на сцену, а губы явственно шепнули:

— Не сердись. Хорошо?

Словно теплая волна окатила Митю. Он сжал ее пальцы так, что узенькая кисть свернулась трубочкой, и твердо решил, как только кончится представление, отвесить лысому что положено.

— Больно, — нежно шепнула Тата.

Он закрыл глаза, опустил руку на ее бедро. За тонкой юбкой угадывалась резинка. Он провел рукой повыше, пониже. Нога была литая, как у памятника. Тата следила за пьесой внимательно, а милые беспомощные пальчики поглаживали и поглаживали Митину руку.

На момент она замерла, отняла пальцы. Митя насторожился: не слишком ли он развольничался?

— Смотри! — шепнула она. — Алла Константиновна! Ну да, она? Представляешь?

Что было в этом удивительного, Митя не понимал и не хотел понимать. Его кольнуло, что в такую минуту Тату может занимать какая-то Алла Константиновна. Он попытался сосредоточиться: на сцене красивый белогвардеец орал, что в Москве едят кошек, пил настоящий горячий кофе (из чашек шел пар) и ругал большевиков.

Половинки занавеса важно пошли друг на друга. В зале зажегся свет. Митя отдернул руку и стал хлопать. Похлопав столько же, сколько все, они вышли в коридор, закруглявшийся влево, и стали гулять в длинной очереди. Тата молчала, но молчала как-то особенно, словно ждала чего-то. А Мите было совестно. И чем дольше тянулось молчание, тем труднее становилось его нарушить.

— Огонь в камине фальшивый, — сказал наконец Митя. — На понт берут, тряпки раздувают.

— Может быть, — ответила Тата. — Здесь страшно строгие правила пожарной безопасности.

И снова потянулось нелепое молчание… В толпе мелькнула долговязая фигура Гоши. Тата подозвала его и жадно затараторила: в программе указана Соколова, а играет Алла Константиновна. Замена, видимо, произошла в последнюю минуту, иначе в программках было бы сделано исправление. Наверное, с Соколовой что-нибудь случилось.

— С Соколовой ничего не случилось, — Гоша загадочно улыбнулся. — Она в добром здравии. А вот Алла Константиновна осмелилась не вовремя грипповать… Ее вынули из постели и заставили целоваться с Прудкиным. Теперь загриппует Прудкин…

— И откуда тебе все известно?

— Я здесь свой. Разнюхали о моей повести. Завлит предложил сделать пьесу о Метрострое. Соблазнили авансом. Чем черт не шутит, вдруг в драме-то я и найду себя!

Гоша стал растолковывать Тате, как надо писать драму, а Митя стоял между ними третьим лишним.