Ватутин

Ему казалось, что прошло всего несколько минут, как осколком снаряда ранило его друга, сибиряка Николая Мороза, который сейчас лежал, привалившись боком к краю окопа, и сжимал обеими руками живот. После каждого выстрела Курбатов оборачивался к нему и кричал:

— Коля, да иди же на перевязку!

В разгоряченном сознании Курбатова, где-то в самой глубине, жила неугасимая тревога: а что, если Колька Мороз, с которым они вместе прошли путь от Сталинграда до Белгорода, так и не дождется санитаров?.. Да нет, не может того быть. Такой здоровый мужик!

Невдалеке разорвался снаряд. Курбатова осыпало землей и градом мелких камней. Оглушенный взрывной волной, он на мгновение ослеп, затем снова бросился к орудию… Если бы у него было время подбежать к своему другу, он увидел бы, что тот мертв, и мертв уже давно… Мороз умер больше часа назад, а Курбатову казалось, что не прошло и пяти минут, как того ранило.

У орудия оставались два человека: он, сержант Курбатов, командир орудия, и подносчик снарядов Кутенков — воронежский колхозник, рябоватый парень с крепкими, мускулистыми руками. Кутенков был медлителен в движениях, нетороплив, словно не снаряды подносил, а таскал на мельницу мешки с мукой.

Но если эта неторопливость раньше, до сражения, раздражала стремительного Курбатова и он объяснял ее ленью, то теперь, когда кругом рвались снаряды, когда из всего орудийного расчета уцелели только они двое, Курбатову даже легче было от невозмутимости Кутенкова.

— Давай, давай, двигайся! — покрикивал он по старой памяти, хотя подносчик снарядов справлялся на этот раз со своим трудным делом быстрее обычного.

Орудие Курбатова уже подбило два танка. Когда первый из них вдруг остановился и пламя жадно охватило броню, затянув белые кресты клубами густо-серого дыма, у Курбатова радостно зашлось сердце, но все же он не посмел себе поверить, что подбил неудержимую стальную махину. Ведь сотни орудий, рассыпанных вдоль высоты, били по немцам — ив упор, и издалека, из тыла, через голову своей пехоты, и каждое из них могло настичь эту тяжелую машину.

Но когда второй вражеский танк неуклюже развернулся и замер, а из-под правой гусеницы у него вспыхнуло яркое пламя, Курбатов уже точно знал, что это — дело его пушки, его руки, и сразу почувствовал себя намного смелее и спокойнее.

Уже третий танк полз вверх по склону. На этот раз Курбатов не стал торопиться; он выждал, пока танк подойдет поближе, и целился медленно, так медленно, что у, Кутенкова хватило времени перевести дух и оглядеться по сторонам. Тут он и заметил неподвижное, окаменевшее лицо Мороза, со сжатыми поголубевшими губами.

Краем глаза Курбатов увидел, что Кутенков повернул Мороза на спину, прикрыл его лицо каской, и сразу понял, что случилось, понял, но не отошел от орудия и не сказал ни слова — продолжал следить за танком…

И этот и еще один танк подбили Курбатов с Кутенковым. Они работали дружно, как у наковальни кузнец с подручным, точно и слаженно, не зная, кто еще, кроме них, уцелел на высоте.

Второе орудие батареи, которым командовал старшина Грищук, было разбито прямым попаданием бомбы, там все погибли, в том числе и командир. А третье орудие хотя и стреляло, но кто там остался, не было видно из-за бугра. И Курбатов чувствовал: он один отвечает за то, чтобы эта высота по-прежнему оставалась грозной и неприступной.

Он поднял свою каску, надел ее и застегнул под подбородком ремешок. Потом взял обломок доски, обтер ее рукавом, вытащил из кармана карандаш и, послюнявив, написал на дереве большими неровными буквами: «Умру, но с рубежа не уйду». Доску воткнул в землю.

Опять суматошно забили зенитки, небо сразу же покрылось белыми пушистыми шариками разрывов. В пике шли десятки «юнкерсов». Оглушающе-пронзительно закричали бомбы — «ревуны». Взрыв, другой, третий… Туча черной пыли окутала позиции дивизии.

А издали уже доносился многоголосый крик:

— Хох! Хох!..

Крик приближался, нарастал. Вот он уже совсем близко. Вверх по склону холма вслед за танками — справа, слева — бежали серые фигуры, строча из автоматов.

Двадцать первая атака!.. Дивизия обескровлена, по врагу стреляли только отдельные орудия да пулеметы — от края оврага и от центра его, из-за густых кустов.

Вражеская пехота устремилась к новому рубежу. Он свободен, надо спешить!

«Тигры» тяжело переползали через окопы, в которых все было как будто мертво. Цепь эсэсовцев уже совсем близка. Видны их злобные лица, их глаза, руки, сжимающие автоматы…

И вдруг надвигавшиеся на высоту танки остановились, пехота противника залегла, неожиданно оборвав свой бег, а вражеские минометы, спрятанные в посевах, перенесли свой огонь куда-то дальше, вглубь…

Курбатов не столько понял, сколько почувствовал: за его спиной есть что-то такое, что устрашило врага. Еще не видя, откуда идет помощь, он уже ясно ощущал ее и, почти задыхаясь от горячего чувства, в котором были и радость, и облегчение, и злость, крикнул Кутенкову хрипло, прерывисто:

— Живем, Кутенков! Врешь! Наша возьмет!..

Командир орудия сержант Курбатов и не догадывался, что в это время в дело вступил корпус Кравченко.