Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Гроб внесли и поставили на заранее приготовленном помосте. Крышку гроба сняли.

Л. Н. лежал, как живой. Только бороду немного испортили еще в Астапове при снятии двух масок.

В доме было множество съехавшихся родных и друзей. Когда сняли крышку, все близкие вошли в комнату. В комнате с гробом и в прихожей было тесно. Вдруг кто‑то тихо сказал: «Мария Александровна». Я стоял близко от двери и оглянулся. По лестнице сверху шатающейся походкой медленно сходила Мария Александровна. Все невольно расступились…

Мария Александровна тихо вошла в комнату, где лежал в гробу Л. H., и поклонилась ему до земли. Все вышли из комнаты, затворили двери и оставили ее у Л. Н. на несколько минут одну.

Немного погодя стали пускать в дом всех. У Сергея Львовича вышло небольшое столкновение с каким‑то полицейским чином, желавшим непременно присутствовать при поклонении телу. Однако Сергей Львович в категорической форме потребовал его удаления, после чего он ушел.

Я стоял у изголовья Л. Н. все время, пока шла толпа. Это продолжалось часа четыре — пять без перерыва. Один за одним, цепью медленно входили, останавливались, некоторые крестились, многие кланялись земно, целовали руку, клали цветы, очень многие плакали. Были мужики, бабы, дамы, курсистки, офицеры, рабочие, даже священники…

Казалось — этому потоку не будет конца. Часу во втором жена пришла за мною звать меня наверх, чтобы поесть чего- нибудь. Я пошел. В столовой было накурено, множество народа; все ели, пили вино, громко разговаривали, как будто они собрались на шумный семейный праздник… Я насилу заставил себя проглотить какого‑то кушанья и побежал вниз, где все в той же торжественной тишине шли толпы народа, и каждый, остановившись, смотрел на прекрасное лицо усопшего…

Часа в три пришлось закрыть двери, так как становилось поздно.

Некоторые из родных подняли вопрос о том, чтобы отложить похороны на завтра. Мы все очень опасались, что за сутки твердая решимость сыновей исполнить волю отца может поколебаться, и возникнет мысль о церковных похоронах. К счастью, большинство семейных на откладыванье похорон не согласилось.

Внесли крышку гроба.

Я в последний раз поцеловал холодный лоб и руку Л. Н. и стал у притолоки входной двери, ожидая, пока закроют крышку гроба, чтобы до последней минуты видеть дорогое мне лицо. Двое крестьян держали наготове крышку.

В комнату вошли Софья Андреевна и дети Л. Н. и стали прощаться.

Я стоял, как в полусне, как вдруг услыхал грубый и громкий окрик Андрея Львовича:

— Разве вы, Александр Борисович, не видите, что сейчас прощаются родные, и посторонним тут не место!

Стоявший рядом с ним Сергей Львович остановил его и сказал:

— Что ты, Андрюша, разве Александр Борисович посторонний?

Я посмотрел в последний раз на Л. Н. и вышел…

На дворе я стал с женой недалеко от входной двери.

Везде было черно от народу.

Как только в дверях показался гроб, вся толпа, как один человек, опустилась на колени.

Гроб вынесли сыновья и родные, и потом несли все по очереди. Пели «вечную память». В лесу было тихо.

Гроб донесли до могилы и там опустили в землю. Когда опускали гроб, все опять склонили колена. Все время пели «вечную память».

При опускании гроба вблизи стоял какой‑то полицейский чин, оставшийся стоять. Ему закричали: «Полиция, на колени!» — и он покорно опустился на колени. Речей не было… Только Л. А. Суллержицкий в нескольких словах объяснил, почему Л. Н. похоронили именно здесь, да еще кто‑то из толпы произнес несколько ненужных фальшивых слов… Все долго, молча не расходились… Стало совсем почти темно…

Мы с женой ненадолго зашли в дом. Сидели внизу «под сводами».

Вскоре все, имевшие связь с Телятенками, отправились туда, частью пешком, частью на телегах.

Владимир Григорьевич и Анна Константиновна Чертковы на похоронах не были.

В Телятенках нас накормили. Все были как одеревенелые…

Владимир Григорьевич предложил прочесть вслух мало кому известную статью Л. Н. «Зеленая палочка».

Прочли. Чтение трудно воспринималось и как будто не доходило до слушателей: очень уж все были измучены.

К ночи мы с женой уехали на станцию Щекино и оттуда в Москву.

7 декабря. В ночь на шестое декабря мы с женой поехали в Телятенки.

Шестого днем мы отправились на могилу Л. Н. Там встретили Софью Андреевну и Татьяну Львовну. Мы пошли с ними в дом. Мне хотелось побывать еще раз в доме Л. Н….

Софья Андреевна встретила нас довольно приветливо. Говоря со мной, она сказала, что после праздников, 15–20 января поедет в Москву и передаст Александре Львовне все находящиеся в Историческом музее рукописи Л. Н.

— Я ей все отдам. Разве мне теперь что‑нибудь нужно?!

Я пошел в кабинет Л. Н. Софья Андреевна пошла со мной.

Все осталось, как было, — только лежали серебряные венки, которые Софья Андреевна боялась оставить внизу, где хранились все остальные венки.

Я постоял в кабинете, потом прошел к Л. Н. в спальню. Когда я выходил оттуда, Софья Андреевна на пороге остановила меня…

Я никогда не забуду ее лица и всей фигуры!

Она дрожащим, прерывающимся голосом стала говорить: