Вчера

Пройдя примерно с квартал, мама устала меня тянуть, и я оглянулся. Около того красивого здания появилось двое фрицев с овчаркой, и один из них полез в карман, как мне показалось, за пистолетом. Он даже вроде прицелился в нашу с мамой сторону, и я взревел пароходным гудом, прощаясь с жизнью. Но мама успокоила меня, надежно прижав к себе и объяснив, что пан офицер достал сигарету и закурил, а не прицелился в наши души. У меня отлегло от сердца…

Как–то вечером к нашим хозяйкам Гусаровым зашли попить чаю по–домашнему два совсем нестрашных оккупанта, и один из них, понукаемый воспоминаниями о своих киндерах, оставленных в фатерлянде, даже стал возиться со мной, пытаясь за один вечер выучить языку захватчиков. Он достал из планшетки толстую тетрадь в клеточку, разграфил пару страниц, заполнив их алфавитом, десятком повседневных слов и выражений и числительными до десяти.

Потом все смеялись и пили чай, причем фрицы поминутно хвалили «руссише фрауен» и их невероятно домашний чай с сухариками, который, конечно, был «зер гут!«…

Несколько дней спустя мама повела меня в областной театр, который только что открылся стараниями городской управы. До войны в городе был неплохой драмтеатр им. М. К. Заньковецкой. Теперь в нём выступала труппа артистов из Львова, направлявшаяся в эвакуацию на Восток, но застрявшая в Запорожье из–за быстрого ухода наших. Мама как–то уже после войны говорила, что это была какая–то ленинградская труппа, застрявшая в городе при отступлении, но у меня в памяти отчего–то сидит львовский вариант, вроде как это был тамошний театр и тоже имени Заньковецкой…

Давали музыкальную комедию. Помню бесшабашную песенку:

«В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир сотни тысяч цветов.

Мне снятся твои золотистые косы,

Снится мне небо, цветы и любовь…»

Даже на галерке, где мы теснились в духоте, было хорошо слышно, но неважно видно…

В один из летних дней вечером появился папа, которого я до того никогда не видел, разве что в первые годы, но про то не помню. Мы уже готовились лечь спать, когда маму позвали во двор хозяева и она вернулась с красивым мужчиной в костюме и с пакетами еды. Смеясь и о чём–то переговариваясь с мамой, он выложил на стол пару палок сырокопченой колбасы, красную головку сыра, кулёк конфет и поставил большую зелёную бутылку, вероятно, вина.

Мама налила ему чаю, но уже не горячего, так как примус к тому времени был погашен, а поздно вечером хозяева не разрешали баловаться с огнём.