Вчера

Моя разведка давно заметила на соседском огороде (после войны усадьбу, занятую раньше правлением, отдали переселенцам Панасенкам) в зарослях картошки мереживо арбузных лиан. Замечен и небольшой тёмнозеленый кавунчик

, благостно нежившийся на солнцепеке. С неделю меня одолевали сомнения, но потом сластолюбие победило совесть и я решился украсть кавунчик. Несколько дней я ползком, считая что незаметен, подползал к кавунчику, но сорвать не решался. Наконец, наступил день позора и я его утащил в заросли нашей кукурузы и разбил. Он оказался едва розовым, но, как всё в детстве, необычайно вкусным. Сосед, конечно, по рву, пропаханному мною в мягкой земле при многократных подползаниях, понял, кто тот зловредный хомячок, но по вековой крестьянской мудрости и доброте никогда не попрекнул. Хотя у него росли две дочки и они тоже ожидали тот кавунчик… Прошло более полувека, но мне до сих пор стыдно при воспоминании об этом злодеянии… Возможно, это чувство стыда и удержало меня во взрослой жизни от разных страшных и позорных дел…

Зимой 47‑го пацаны постарше носились по улицам на коньках. В моде были «дутыши». Когда по улице Карла Либкнехта проезжала редкая грузовая машина, ватага пацанов с длинными проволочными крючьями гроздью цеплялась за задний борт и уносилась на буксире вдаль. Правда, обычно через минуту шофер притормаживал и кидался на пацанов с искренними матюками, отчего они разбегались. Как только у какого–нибудь «благополучного» ребенка заводились новые коньки, их тут же «сдрючивали» буйные «дикие» подростки. Мне поэтому мама коньки так и не купила, возможно, сохранив от мордобоя уличной шпаны.

Сосед Витька Коптин (сын начальника Сталинского райотдела милиции) был большой хулиган и держал в страхе всю улицу. Но ему всё сходило с рук благодаря отцу. Все говорили, что он подонок, но накладно связываться…

Первые послевоенные выборы. Нина Григорьевна, мамин заместитель в бухгалтерии ОРСа судоремзавода, сказала, что «они хотят заменить одних идиотов на других». Я спросил вечером маму, что означают слова Н. Г. Мама очень испугалась, узнав, что я подслушал и запомнил их разговор, и суровым голосом потребовала, чтобы я выкинул эти слова из головы и никому их не говорил.