Вчера

— Тодик был такой галантный, целые охапки сирени наламывал мне в Городском саду… Но твой будущий папа, Нюмочка, был хоть и не такой галантный, но зато такой умный. Он от этих задрипанных большевичков держался за версту, потому что врач, а не какая–нибудь шантрапа пролетарская…

Мы и тогда жили в этом особняке, но у нас было не три комнатки, как теперь, а весь дом — четырнадцать комнат! Этот домик твой дедушка Эфраим построил на свои кровные, потому что он портняжил, как бог… Я ведь из знаменитой портновской династии Шнайдеров! Так шоб ты знал — у Эфраима Шнайдера весь Александровск обшивался

!..

А с Мойшей Михеловичем дедушка учился в Первой гимназии… Они были отличники!.. Тодику жизнь перепартачил Йоганн Леппик, ненормальный психопат, дрэк из эстонцев, в политику заманил, жизнь испоганил…

Даже Нюма сидел, развесив уши. Такого от мамы Хили он не слыхивал сроду!..

Теперь же Семён увидел Нюму в обществе красивой девушки Жанны, и он снова сам затронул Сеньку. Толпа крутила их и тискала, но им удалось перекинуться десятком фраз. Итогом стало приглашение Сеньки с подругой на празднование Дня Советской Армии. Семён не смог отказаться, так как приглашение к Хрящу равняется примерно приглашению на праздничный концерт в Дом Союзов.

Маня сначала поломалась немного, но затем вычислила, что там может быть интересно, и согласилась. Она одела свое лучшее зелёное платье, а Сенька тоже получил к празднику свежую рубашку и новый галстук и выглядел изрядным попугаем.

Пришли к Нюме к пяти часам, но оказалось, что уже практически все в сборе. Все — это сам хозяин с восемнадцатилетней подругой Жанной, друг его давний Бэра Извеков лет сорока с немолодой, лет тридцати пяти, любовницей Наташкой по кличке Цыбулька, какая–то потрепанная шалава Верка, по кличке Кислица, весьма затёртого возраста, пара юных евреев, видимо, племянница Наума, жирная–прежирная, по–кустодиевски румяная Фая тоже лет восемнадцати, но уже с густыми усами на верхней губе и оволосёнными щеками, настоящими пейсами, и её партнер, сокурсник по алюминиевому техникуму, тощий, но весёлый Мусик.

Стол был накрыт в самой большой комнате, назовём её гостиной. Всюду, на полу и стенах, хорошие шерстяные ковры, широкая софа, прекрасный ореховый сервант и в углу новый цветной телевизор «Рубин», а также магнитофон и проигрыватель. Просторный овальный стол был уставлен прекрасными блюдами, включая русский холодец и еврейский форшмак. Разнообразные салаты, икра, на питие коньячок, водочка и «Черный доктор».

На телевизоре светился чудный стеклянный попугай, оригинальный ночник — подарок Нюме к празднику от Жанны.

Не долго думая, никого больше не ожидая, окунулись в хорошо подготовленную пьянку. Нюма регулярно поворачивался к проигрывателю и сам лично ставил самые дорогие для него подпольные, на рентгеновских пленках, пласты Петра Лещенки — «Журавли», «Марусечка», «Татьяна»… Первую рюмку выпили за Нюмину маму с ветхозаветным еврейским именем Рахиль, которая всех поблагодарила и тактично удалилась, чтобы до конца торжества уже не мозолить глаза передовой советской молодёжи.

В перекурах танцевали и бесились от настоящего веселья. Фая настойчиво пыталась танцевать непременно с Сенькой и, в случае удачи, дико прижималась, но Семёну от неё было тошно и он как–то открутился, вручив её по принадлежности Мусику.

После чаевничанья, то есть сладкого стола, убрали посуду и унесли шикарную плюшевую скатерть. Верхний свет убрали, светился только пёстрый попугай и небольшая настольная лампа бросала круг света на центр стола. Начали играть в карты на американку, значит, на желание. По объявленным Нюмой правилам проигравший снимает одну вещь из своей одежды, а если одежда кончилась, то выполняется любое желание победителя вплоть до… Если снимать какую–либо вещь проигравший не хочет, то он может заменить наказание оприходованием штрафной рюмки.