Вчера-позавчера

Еще Балак был погружен в свои мысли, как приблизилась ночь к концу, и настал час, когда каждое создание наверху и каждое создание внизу поет песнь Господу. Но где же они, воды, про которые говорится «По гласу Его шумят воды на небесах»[72]. Где они, реки, про которые говорится «Да рукоплещут реки!»[73]. Где они, родники, которые пропоют свою песнь? Иерусалим высушен, как пустыня. Если бы не два-три десятка деревьев и разных диких растений, не слышно было бы ни строфы из этой песни в Иерусалиме. В этот час послышался голос солнца, как сказано «Пред светом летающих стрел Твоих ходят, пред сиянием сверкающих копьев Твоих»

[74]. Проснулся Иерусалим, и из каждого дома, и из каждого сарая, и из каждого шалаша, и из каждого двора стали выливать помои на улицу. Не успел Балак утолить свою жажду, как засияло над ними солнце, и не осталось от этих потоков ничего, кроме кучек грязи.

Часть девятнадцатая

Оставим собаку и займемся только рабби Файшем

1

Полуживым доставили рабби Файша к нему домой. Кровь его похолодела, и все тело сковал паралич. Язык прилип к небу, и мысли спутались. В полубреду он пытался понять: учителя наши говорили, что с ревнителем, исполняющим заповедь, не случится беда, если это так, почему же случилась беда со мной? «Неужели можно заподозрить такое, что (Всевышний) творит суд без суда?!»[75]

Господь, Благословен Он, не творит суд неправедный; все, что Он делает, делает правильно и в свое время – уже раньше предупреждал Он народ Израилев, чтобы не враждовали они друг с другом, да, видно, из-за голоса вражды не был услышан Его голос. Многие из них пострадали, одни лишились имущества, другие – потеряли здоровье, но до сих пор не сделали выводов и говорили: неужели то, что было хорошо и разрешено отцам нашим, запрещено нам? И они не понимали – что было хорошо в старые времена, отвратительно сейчас.

Постепенно-постепенно прекратились размышления рабби Файша. Тело его замерло, и мысли покинули его. Пришел к нему сон, и он заснул. Тора и заповеди, добрые дела и дурные, ад и райский сад, этот мир и мир иной ушли, и не осталось ничего, кроме этого тела, погруженного в подушки и одеяла и исходящего потом. Губы его округлились и покрылись слюной. То – синие, то – фиолетовые. Вначале Ривка старалась вытирать их. Когда увидела, что нет этому конца, опустились ее руки, и она оставила его. Но Шифра не оставила его. Подобно птичке в винограднике, расправляющей свои крылья и встряхивающей ими в ненастный день, порхала над ним Шифра с разноцветной салфеткой в руке и вытирала ему губы. Просыпался он – смотрел перед собой, как человек, выглядывающий из облаков, и засыпал снова.

Постель рабби Файша окружена соседями ближними и дальними, теми, кто любит его, и теми, кто не очень-то любит его. Одни горестно кивают головой, а другие утешают и просят, чтобы Бог смилостивился над ним. И те и другие обсуждают эту болезнь, про которую никто не понимает, что это такое, и говорят всякие хорошие слова про больного. Рабби Файш не реагирует ни на них и ни на их слова или, быть может, замечает их, но не обращает на них внимания.

Тем временем привели врача. Осмотрел врач больного и прописал ему лекарства для приема внутрь и масло для притираний. Получил плату и пошел. А уходя, сказал, что придет еще раз и, если будет нужно, выпишет другие лекарства. И то, что делал этот врач, то же самое делал другой врач, которого пригласили после него. Только один – немец, и говорил по-немецки, и велел покупать лекарства у аптекаря-немца, а другой – грек и велел покупать лекарства у аптекаря-грека. Ни от того, ни от другого не было пользы больному, ни от их осмотров и ни от их лекарств. Христиане, которые держат собак у себя дома, – как они могут понять, что из-за собаки пришла болезнь. Лежит рабби Файш без языка и без единого слова, и никто не знает, что случилось с ним. Жаль его! Люди, подобные рабби Файшу, не рождаются каждый день. Теперь, пока он спит, поговорим о нем немного и расскажем о его жизни.

2