Вчера-позавчера

Арзаф не любит гостей, ведь те пристают к нему с расспросами. Но если уж гости приходят к нему, он не отталкивает их, только просит, чтобы не дотрагивались ни до одного чучела, чучела эти — сердитые. Если гости слушаются его, так хорошо, а если — нет, рычит Арзаф, как дикий зверь, или кричит, как хищная птица. И даже если понимают посетители, что это голос Арзафа, то пугаются и в ужасе убегают.

Приятели Ицхака были знатоками во всем, что касалось Иерусалима, и умели рассказывать о городе и о его истории, его строителях и разрушителях. И частенько они приводили изречение из Танаха, связанное с данным местом. Все то время, что Ицхак слушал, он не переставал удивляться. Знал Ицхак, что были у нас прорицатели и пророки, но не знал, что слова их до сих пор живы, актуальны и так или иначе касаются проблем сегодняшнего Иерусалима. В хедере у своего меламеда немного учил Ицхак Танах, и в бейт мидраше, где он молился в детстве, были изодранные религиозные книги, в которые он никогда не заглядывал, так как привык к легкому чтению, когда человек читает для развлечения или для общего развития. И вот стоит Ицхак в Иерусалиме, в городе, где стояли Ишайягу и Ирмиягу и многие другие пророки, и слова их все еще звучат среди этих камней.

Гуляют товарищи Ицхака вместе с Ицхаком и рассказывают ему про Иерусалим прежних времен и про Иерусалим наших дней. Некоторые из рассказов кажутся нам легендами, но на самом деле так все и было — Иерусалим привык к чудесам, ведь глаза Всевышнего прикованы к этому городу и Он не перестает заботиться об Иерусалиме даже в унижении его. А если и нет в их рассказах чего-то необыкновенного, душа человека все равно тянется к ним, ведь речь идет об Иерусалиме.

От славословий в адрес Иерусалима переходят они к восторженным рассказам о своих отцах и дедах, иерусалимцах. Некоторые из их рассказов кажутся легендами, но на самом деле так все и было, ведь предки их были людьми великими, и то, что происходило с ними, было великим. Слушает Ицхак, и ему тоже хочется рассказать о деяниях реб Юделе-хасида, деда своего, которого Всевышний поднял из праха, но как же он начнет рассказывать — не знает он, как увязать одно событие с другим. В детстве, когда была жива его бабушка и рассказывала о чудесах Всевышнего, совершенных Им для своего хасида, реб Юделе и для трех его скромных дочерей, не было у Ицхака разумения, чтобы понять это. В отрочестве, когда его тетки рассказывали о деяниях реб Юделе, их деда, интересовался он другими рассказами, где, как правило, насмехались над праведниками и хасидами. Теперь, когда душа его жаждет рассказывать, он не знает, с чего начать, и не помнит точно всю последовательность событий. Был похож Ицхак на своего отца. Если просили того рассказать что-нибудь из жизни его деда, он вздыхал и говорил: «Что я знаю? Одно только я знаю, раньше было хорошо, а теперь — плохо». Придет время, и забудут деяния этого хасида, как будто бы никогда ничего не было. И уже есть потомки этого хасида, которые отрицают все эти истории и говорят, что уличные певцы сочинили все это забавы ради. Поэтому хорошо делает его брат Юделе, думает Ицхак, что начал записывать историю жизни нашего деда в стихах, ведь Юделе владеет искусством рифмы, как настоящий поэт.

Бродит Ицхак в окрестностях Иерусалима, а мысли его бродят в другом месте. И там тоже — суббота, и там тоже — лето, только времена — иные, то есть нам еще не двадцать пять, а семь-восемь лет. И уже закончила бабушка Ицхака читать недельную главу в своем молитвеннике, и вышла, и присела на каменную скамью перед домом. Руки ее опущены на колени, и тень сладкой грусти лежит на ее морщинистом лице. Подходят ее соседки и подсаживаются к ней, и она рассказывает им печальным тихим голосом (тем самым голосом, которым вначале читала недельную главу в своем молитвеннике) о чудесах Всевышнего, совершенных Им ради хасида своего, реб Юделе-хасида. Иногда женщины вздыхают, а иногда радостно вскрикивают. Но ее голос звучит ровно. Сколько лет уже прошло?! Старушки нет уже на свете, да и изо всех тех женщин, что слушали ее рассказы, многих нет. Но тот напев все еще звучит, и слышит его Юделе, и пишет историю жизни реб Юдла.

Поднимает Ицхак глаза в поисках брата, а видит своих спутников. Думает о каждом из них и решает про себя: этот подходит той моей сестре, а тот подходит этой сестре. Тут же вспоминает, что сестры — за границей, и знает, что никогда не встретятся этот — с той и та — с этим.

Те, кто эмигрировал в Америку, через год-два привозят своих братьев и сестер к себе; те, кто совершил алию в Эрец Исраэль — хорошо, если они сами не уезжают из Эрец. Деньги, что занял отец для Ицхака, он еще не вернул ему, как же может он думать об алие своих сестер?

4