Вчерашний скандал

Сторож отступил и сделал так, как ему было сказано.

Подавив стон, Оливия ухитрилась немного повернуться. Ей было безразлично, что видит Лайл, но она не хотела, чтобы на ее зад пялился сторож.

— Где твоя шляпа? — спросил Лайл тихим голосом.

— Не знаю.

— Крови, кажется, нет, — подытожил он, коснувшись пальцами ее туго заколотых волос.

— Я упала на руку.

— Если бы не это, ты разбила бы себе голову.

— С моей головой все в порядке.

— Это спорный вопрос.

— Моя нога… Я не могу подняться.

— Я готов тебя задушить, — сказал Лайл. — Говорил же тебе…

— Держаться рядом. Знаю. Но я совсем немного сдвинулась в сторону, хотела только быстро осмотреться, пока он нас не выставил. А потом…

— Ты оступилась.

— Я не сильно ударилась, но не могу встать на правую ногу. Кажется, я вывихнула лодыжку. Помоги мне встать, пожалуйста, а?

— Что-нибудь сломано, будь оно неладно?

— Не думаю. Только нога. Она не слушается и ужасно болит, если я пытаюсь встать на нее.

Лайл пробормотал что-то по-арабски. Оливия предположила, что крепких английских словечек для выражения собственных чувств ему оказалось недостаточно. Тут его рука обхватила правую ногу Оливии, и она едва не взвилась в воздух. Лайл осматривал ногу, дюйм за дюймом, осторожно поворачивая в разные стороны. Оливия из последних сил сдерживала стон, и у нее не было полной уверенности, вызвано ли это болью или ощущением его руки.

От ступни Лайл быстро, но осторожно перешел к колену.

— Непохоже, что ты что-то сломала.

— Это я и…

Она не договорила, поскольку он посадил ее. И едва Оливия успела перевести дыхание, как Лайл подхватил ее под руки и поставил на ноги. Когда ее правая нога коснулась земли, Оливия поморщилась.

— Не становись на нее, — сказал он. — Тебе придется опираться на меня. К счастью, мы ушли недалеко.

Говоря это, он просунул руку под ее плащ и обнял за спину. Его рука, так уверенно обнимавшая Оливию, была теплой и крепкой. Она чувствовала ее у себя под грудью. Грудь, напрягаясь, тоже реагировала на эту близость, а ощущение жаркой волны, сокрушающей все моральные принципы, каскадом устремилось вниз.

Удерживая Оливию, Лайл выудил из кармана несколько монет и отдал их сторожу.

— Простите за беспокойство, — проговорил он.

— Надеюсь, юный джентльмен скоро поправится, — сказал мужчина…

— Благодарю, — мальчишеским голосом произнесла Оливия.

Лайл промолчал. Он ловко провел ее через дверь и стал медленно спускаться по лестнице во двор.

Лайл боялся заговорить и голосом выдать свое волнение.

Он до смерти испугался. Она могла бы сломать шею или разбить голову.

Даже зная, что она более или менее цела, он все равно волновался, думая о сломанных костях, осколочных переломах, сотрясении мозга, — обо всех тех травмах, которыми могло закончиться ее падение.

Кажется, она всего лишь подвернула щиколотку. Но беда в том, что он не сразу пришел к этому выводу и сильно переволновался.

Он ощупывал ее голову, ступню и голень. Он осматривал ее слишком тщательно и потратил на это довольно много времени.

Это было неразумно. Он повел себя еще глупее, когда ставил Оливию на ноги: просунул руку ей под плащ, вместо того чтобы обхватить ее поверх одежды.

Тут потребовалось бы самообладание святого, чтобы идти рядом с ней так близко: пока они медленно передвигались по собору, спускались по лестнице, шли через церковный двор и далее, ее грудь касалась руки Лайла, а бедро оказалось прижатым к его бедру. Он удерживал ее так близко к себе, что мог вдыхать запах ее волос и кожи.

«Продолжай идти, — сказал себе Лайл. — Одна нога за другой. Это приемная дочь Рэтборна. Помни об этом».

— Лайл, — произнесла Оливия.

— Не надо.

— Я знаю, что ты злишься. Но так случилось, и кто знает, когда я снова вернусь домой. И я всего лишь немного…

— Всего лишь, — перебил ее Лайл. — Всего лишь это. Всего лишь то. Если бы ты сломала шею, что я должен был сказать твоей матери, твоему отчиму? «Оливия всего лишь умерла»?

Он не может и не будет думать об этом.

Да и не нужно. Оливия жива. Но он прикасался к ней, и каждое прикосновение напоминало его телу о долгом, беспощадном поцелуе прошлой ночи и о том, как ее голая нога скользила по его ноге. Ее аромат проникал ему в нос, грудь прижималась к его руке, и всеми инстинктами он желал удостовериться, самым примитивным способом и прямо у стен этой узкой улочки, что она жива и он жив.

— Да, но я же не сломала шею, — оправдывалась Оливия. — Это так на тебя не похоже — рассуждать о том, что могло бы произойти.

— Не похоже на меня? — переспросил Лайл. — Ты не знаешь, что на меня похоже, а что нет. Ты видишь меня только здесь, в состоянии постоянного напряжения, собирающим силы в ожидании очередного стихийного бедствия.

«И старающегося не совершить безумных и непростительных поступков, после которых обратной дороги нет», — мысленно добавил Лайл.

Он обладает здравым смыслом и принципами. У него есть совесть. Ему известна разница между честным и подлым поведением. Но он перешел черту, и его тщательно упорядоченный мир начал рушиться.

— В самом деле, Лайл, ты устраиваешь много шума из-за…