Вдоль горячего асфальта

Опять рождественские каникулы, и украшают изумрудную, а разбирают рыжую елку, и наступает масленица и великий пост, и по Бахарке, свободной от плотины, плывут льдины с кусками зимней дороги, а Цецилия Ивановна везет Павлика по летней дороге на Станцию. Они едут в губернский город сдавать русский, арифметику, закон божий за приготовительный класс.

Хотя рядом с губернской гимназией на архангельской же стороне солидная гостиница с электричеством и русской кухней, несколько провинциальная Цецилия Ивановна не сочла для себя удобным жить в номерах и остановилась у знакомых далеко от гимназии — на московской стороне, где был ненужный Павлику кадетский корпус.

Архангельскую сторону от московской отделяла Малая река, протекавшая вдоль огородов, фабричных и монастырских стен.

Стороны соединял арочный мост, примечательный одним, — все, чем торговала Москва и что из Москвы шло в Архангельск, а из Архангельска в Москву, весь пассажирский и товарный транзит из Центральной России в Россию Северную, извозчик за извозчиком с седоками и багажом, телега за телегой с кладью двигались по этому мосту, кажется, Английскому, потому что, если не ошибаюсь, строили мост английские инженеры.

Утром перед экзаменами Цецилия Ивановна промыла Павлику глаза с мылом, чтобы взгляд был чист, чтобы светилась в нем сообразительность, и хотя глаза щипало, Павлик с такими ясными глазами прочел «Символ веры», «Ниву, мою ниву» и объяснял решение арифметической задачи, что получил высший балл по закону божьему, по русскому и арифметике и мог до осени мечтать в Пятницком о своих Трапезундах и Занзибарах.

Взяв извозчика, Цецилия Ивановна и Павлик включились в бесконечную ленту пролеток и телег, следующих с московской стороны на сторону архангельскую и оттуда через Великую реку на вокзальчик пока еще не перешитой на широкую колею железной дороги.

И без того ехали шагом, а не доезжая моста и вовсе остановились.

На мосту происходил традиционный бой кадетов московской стороны с гимназистами — архангельской.

И кадеты и гимназисты дрались поясами. Ни кадетам, ни гимназистам не удавалось потеснить противника.

К мосту прибыло начальство.

Директор гимназии — действительный статский советник Урасов в форменном демисезонном пальто — примчался, как полицмейстер, стоя в ландо и держась за кушак кучера.

Директор кадетского корпуса генерал-лейтенант Елепов прибыл запросто с орденом св. Владимира без банта и мечей, но верхом на беговых дрожках. Он недовольно покрякивал: «Моста не могут очистить господа кадеты».

Ротные воспитатели и помощники классных наставников вступили на мост и, не склоняясь под вихрем пряжек, разнимали дерущихся.

Полиции оставалось отдавать честь.

Малая и Великая реки здесь вскрылись, но в воздухе разливался холод отдаленных ледоходов, и особенно дуло со стрелки, где Малая впадала в Великую.

Оттуда выползла темная туча, и пошел дождь, потом — белое облако, и пошел снег.

Он сейчас же растаял, и снова выглянуло солнце.

Павлик был в длинном — до пят ватном пальтеце, Цецилия Ивановна — в почти не ношенной шубке тети Ани.

Цецилия Ивановна захватила с собой шаль, во все времена года спасительную для пятницких баб, но в губернском городе Цецилия Ивановна стеснялась кутаться в деревенскую шаль, а кроме того, она закутала в нее застеснявшегося Павлика.

Их возница, как и другие возницы и возчики, стоял и ждал, когда мост очистят.

Движение, наконец, было восстановлено, и они проехали по мосту над кочками огородов, вдоль бульвара, мимо гимназии, спустились к Великой реке, переправились на пароме и ждали архангельский поезд в жарко натопленном вокзальчике.

Они пили чай и ели калачи. Цецилия Ивановна сняла с Павлика ватное пальтецо, а сама, боясь измять щегольскую шубку, только расстегнулась, а потом, пылающая от горячего чая и жаркого зальца, одев Павлика, но не застегнувшись, вышла на платформу, куда подавали архангельские вагончики.

Свежесть северной весны была ей приятна, и в своем вагончике Цецилия Ивановна кашлянула раз или два, не больше — и нигде не кололо.

Уже ночью, за трактирами и поленницами, среди мерцающих полян показалась пятницкая шоссейка, а под черными косынками березовой рощи их Станция.

Они ехали с обратным петуховским ямщиком. Он привез доху. Ее хватило бы и для Цецилии Ивановны и для Павлика, но Цецилия Ивановна, боясь, что намаешься, очищая щегольскую шубку от оленьего волоса, завернула в доху Павлика, а сама закуталась в бабью шаль.

Хотя вода в канавах и колеях на обочине подергивалась ледяной коркой, тихая ночь была полна весенних обещаний, и сквозь тишайшее кружевце веточек проступало легкое небо.

Павлику в дохе было тепло, как в раю. Павлик начал считать пушинки облаков и задремал.

Он погружался в туман весны и не различал ни отвода, проступавшего сквозь весенний пар, ни круглой елочки, овеянной весенним дыханием, не слышал ночных шорохов в избах и хлевах и похрустывания лужиц, — он спал все восемнадцать верст, а Цецилия Ивановна все восемнадцать верст, сжавшись в комочек, зябла.

26