Вдоль горячего асфальта

Перечел отец Григорий сказку и, перечитав, посмеялся непосредственно над кобольдом: вновь неосторожно произнес: «Ай да Репосчет, ну и дурак!» — за что и был тотчас наказан.

Не успел отец Григорий заклевать носом, как Главный гном заказал сорок троек, переодел кобольдов в ямщицкие армяки, а нимф — в византийские хитоны и приступил к осуществлению хитроумной казни.

Только залились сорок колокольцев под сорока дугами, только пошли пересыпаться сорок сороков бубенчиков на коренниках и пристяжных, как отец Гиацинтов встряхнулся и поспешил к оконцу соснового кабинетика, а под его избой, — глядь — один за другим — сорок тарантасов, сорок мучеников на козлах, и сходят в пыльный подорожник прекрасные госпожи — пресвятые богородицы — Благодатное небо, Благоуханный цвет, Взыскание и Взыграние, Неопалимая купина и Нерушимая стено, Неувядаемый цвет и Огневидная, Трех радостей и Утоли моя печали, — всех не перечтешь.

А он — Григорий Гиацинтов, как косил, так и вышел в семинарских штанах и косичку заплел, будто девочка.

— Милости прошу, дорогие мои, да где же я вас посОжу, да чем накОрмлю, мои дорогие?

В горку стеклянную — за наливкой, а на горке — замок.

А тут с кнутиками сорок мучеников на крыльце, овса, для божьих лошадок просят.

Отец Григорий — к косяку, где на красной тесемочке ключ от амбарушки висел, — ключа нет. Гарнец под ключом стоял — убран. Придется к Прохору Петухову обратиться, и побежал. И в бельевой корзине с петуховским половым (он же, говорят, и переплетчик) — французские булки и посуду несут. А ложечек нет — ничего, и так хорошо.

Только расположились, а попадья тут как тут:

— Что это у вас, дорогие гостюшки, за разносолы с отцом Григорием?

И попенок:

— Что за разносолы с папочкой?

Отец Григорий на попадью руками: тише, тише, а попадья свое:

— Не надоели ли вам, гостюшки, хозяева?

И попенок:

— Погостили — и достаточно.

И тут очнулся отец Григорий, строго поглядел: книжка на полу, корешок лопнул.

Последнее обстоятельство важно лишь потому, что отец Григорий постеснялся вернуть порванную книгу Цецилии Ивановне, а дал подправить петуховскому половому-переплетчику.

Таким образом с книжонкой ознакомился и Петухов и, ознакомясь, захихикал: «Ну и Репосчет, ну и простофиля!», что и ему — Петухову — не прошло даром.

9

Ранний шмель еще не гудел в медовых кашках, стриж еще не чиркал проворным шильцем-мотовильцем по пятницким колоколам, а село Пятницкое уже хлопотало, готовясь к великому празднику теплой Пятницы, — убирались и примывались даже в почтово-телеграфной конторе, а петуховская работница выплескивала, чтобы не соврать, седьмой ушат во двор. Потом в трактире Прохора Петухова кололи сахар, и ухающий звук рассекаемых сахарных глыб заставил пробудиться румяноликую Аврору Пятницкую.

По розовеющим горушкам и сохранившим ночное благоухание темнеющим низинкам, по солнечным мосточкам лав, повторенных темной Бахаркой, от Николы Кочанного и Аники Воина, из Храмова и Хомутова, из Больших Починок и Малых Дворишек — отовсюду ехали и шли бабы и девицы, верхние юбки на головы накинули, чтобы росой не забрызгать, колесной мазью не измазать. Ехали и шли босые, в узелках держали и несли шляпки и ботиночки.

А в Пятницком вокруг гостиного двора ставились палатки с сахарными куколками, с лакомыми стручками рожков, с красным и синим кумачом — ямщикам на кушаки, с розовым ситцем — мужикам на рубахи, с неподрубленными веселыми — девичьими и скорбными — старушечьими платками.

Скобяной, москательный и гончарный товар расположился не только на мостовой или на травке, но и на ступеньках почтово-телеграфной конторы.

Павловские замки и австрийские косы образовали переулок, горшки и кринки — проспект, кадки и кадушки — деревянный городок.

Околицей потянулось пятницкое стадо с козлом впереди и Костюшкой — со стороны ярмарки, а навстречу двигались бабы и девицы. Достигая Пятницких огородов, они превращались из бутонов в цветы, то есть, откидывая с голов верхние юбки, являли великолепие кофт, садясь на обочине, обувались, надевали немыслимые шляпки с фруктовым рулетом, какие в Париже носили вовсе недавно, но которые соседним губерниям еще и не снились.

Сияющий отец Григорий, благословляя торговлю, окропил святой водой товарное обилие — лопаты и корыта, штуки материи и насаженные одна на другую шапки, освятил снедь и питие, и начался праздничный торг.

Из саквояжей и кошелей глядели сайки и пряники, деревянные ложки и железные сковородники.

Косы и серпы покупатель нес в руках, баранки на мочале надевал на шею, а матушка Гиацинтова приобрела замки и прогуливалась в ожерелье из замков.

Кое-кто похожий со своей ношей на деревянную черепаху, подтаскивал на закукрах к старой телеге — новую или катил перед собой новехонькое колесо.

Цыгане-специалисты из села Хомутова, где, говорят, имел резиденцию цыганский король, важно переуступали друг дружке лошадей, так как содержатель пятницких троек — Прохор Петухов опасался цыган. Александра же Егоровна сама могла обвести вокруг мизинчика любое цыганское королевство.