Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти (СИ)

Разминувшись с подводами, отец, выезжая на укатанную дорогу, стегнул лошадь. Как только лошадь рванула, правое колесо случайно наехало на, скрытый высокой травой, пень на обочине дороги. Двуколка, проехав пару метров на одном колесе, опрокинулась. Мой тридцативосьмилетний отец, не выпуская из рук вожжи, легко соскочил. Домка же мешком вывалилась на укатанную колею.

Остановив лошадь, отец бросился к старухе, неподвижно лежавшей поперек дороги. Поднимая Домку, отец обнаружил, что левая рука её болтается неестественно свободно. Через несколько мгновений женщина очнулась. Отец, подсадив её в двуколку, развернул лошадь и поехал в Тырново. В больнице сделали рентген, вправили перелом, наложили гипс и отправили домой.

Из Тырново в Елизаветовку возвращались через Цауль. Чувствовал себя отец, по его словам, очень скверно, считая себя виноватым за увечье, нанесенное старухе. Про себя проигрывал варианты реакции односельчан на случившееся. От шуток до осуждения. А подъезжая к Плопам, вспомнил конфуз, случившийся с ним всего неделю назад.

Иван Гавриш - муж Веры, самой младшей маминой сестры, на пустыре за клубом обучал своего кумната (свояка) Колю Сербушку, мужа Любы, другой маминой сестры, умению водить мотоцикл. Рядом был мой отец, возвращавшийся с колхозного тока. Выслушав наставления инструктора, дядя Коля впервые в жизни завел мотоцикл, тронул с места и поехал как заправский мотоциклист, не спеша, переключая передачи и грамотно делая маневры.

Загорелся идеей научиться вождению мотоцикла и мой отец. Выслушав инструктаж, он дал полный газ и отпустил сцепление. Наверное резко. Мотоцикл рванул вперед, встал на дыбы, сбросил с себя седока, и, проехав пару метров на одном заднем колесе, завертевшись, свалился на бок. На ноги мой отец встал с распоротыми штанами в самом неподходящем месте. А тут еще целая толпа, возвращавшихся с тракторной бригады, зрителей.

Вспоминая свои мотоциклетные "успехи", отец с тоской подумал о том, как отреагируют на очередное транспортное происшествие сельские остряки. А острить мои земляки всегда любили и делали это охотно, остроумно, смачно, так, что запоминалось надолго. Вслед пикантным происшествиям, как правило, присваивались очередные клички. Выход был один. Уговорить Домку рассказать сельчанам, что случившийся перелом руки произошел при иных обстоятельствах. Отец стал прикидывать, во что это ему обойдется. Но никак не мог заставить себя начать так нужный ему разговор.

Проезжая кладбище, Домка внезапно повернулась к отцу и резко потребовала:

- Никола! Про аварию в лесу и перелом руки никто ничего не должен знать! У меня рука в гипсе еще из Черновиц. Понял?!

Отец покорно кивнул головой, еще не веря нечаянному исполнению своего желания. Сама версия устраивала, хотя интрига Домки отцу была непонятна. Тем не менее, он завез Домку во двор, прямо к завалинке. Помог сойти, снял поклажу и занес в сени.

Приехав, Домка одной рукой распределила по упаковкам товар. Продав, продолжала ездить с загипсованной рукой, не прекращая коммерческой деятельности. Рука срослась в неожиданно короткий для преклонного возраста срок.

У отца, с которым у неё установились доверительные отношения, Домка несколько раз занимала деньги. Долг возвращала точно в срок, каждый раз принося порцию дрожжей в качестве процентов. Приходя к нам, подолгу сидела, пододвинувшись к горячей плите. В такие минуты мама выбегала во двор, вываливала в корытце запаренную дерть (Дерть - крупа разнокалиберного помола) поросятам, подбрасывала сена корове, наливала всей живности воду. А Домка в это время аккуратно подбрасывала в плиту палки подсолнечника и сухие кукурузные объедки.

Поддерживая в плите огонь, Домка задумчиво, как бы про себя, повествовала о молодости, о свадьбе с нашим бывшим ближайшим соседом Павлом Гусаковым, о своих, ещё совсем малолетних восьмерых детях. Постепенно её рассказы переходили в тихое бормотание. Под бормотание Домки отец, лежавший, как правило, одетым на кровати поверх покрывала, уперев ладонь в щеку, дремал. Периодически он, громко всхрапывая, вскидывал голову. Открыв на несколько мгновений глаза, он, казалось, непонимающе смотрел на Домку, словно удивляясь, что она всё ещё сидит у плиты. Потом глаза отца плавно закрывались, подбородок его сначала медленно склонялся к груди, а потом голова чуть поворачиваясь к плечу, слегка откатывалась назад. До очередного всхрапа.

Почти каждый раз старая Домка возвращалась к рассказам о морском путешествии в Америку и обратно. В такие минуты я, примостившись на лежанке и свесив голову, внимательно слушал. Мне все время казалась, что, повествуя о путешествии на пароходе в Бразилию, Домка рассказывает о ком-то другом. В моей детской голове тогда никак не укладывалось, что эта, вся в черном, согбенная трудами и временем старая женщина, которую всё село привыкло видеть с мешком за плечами и старой кирзовой сумкой-жантой в руке, когда-то плыла на корабле, видела бескрайние океанские просторы, пережила не один шторм, дважды пересекала экватор.

Согревшись, Домка часто велела отцу: