Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

По тому, что у меня стали шататься одновременно два передних зуба, можно с достаточной степенью достоверности сказать, что тогда мне было примерно шесть с половиной лет. Была середина зимы. Вечерело. За окном сгущались еще прозрачные иссиня-фиолетовые сумерки. На нашем старом деревянном крыльце кто-то старательно обивал ноги от налипшего снега. Выглянув в окно, отец удовлетворенно сообщил:

- О-о! Гукивский нам зайца несет.

Меня как ветром сдуло с печки. Когда дядя Иван входил в комнату, я уже сидел на кровати. С первым взглядом меня постигло разочарование. Гукивский был без своего ружа. Первым делом он аккуратно уложил зайца на кусок жести, набитой на полу возле грубки.

- Пусть отогреется. Легче шкуру снимать.

Потом снял с себя брезентовый плащ и повесил его на вбитый гвоздь у двери. Когда он повернулся, я онемел от восторга. Гукивский был опоясан широким патронташем, в кармашках которого было, как мне показалось, множество патронов. Охотник расстегнул, снял с себя патронташ и накинул его на полочку, куда мои родители складывали желтые копейки.

Сел за стол, на котором уже стояла бутылка и тарелка с кислой капустой. Отец резал сало. Мама разбивала яйца о край сковороды, стоящей на раскаленной плите. По тому, как активно готовилось угощение, я понял, что дядя Иван у нас желанный и долгожданный гость. Выпив за здоровье, дядя Иван и отец стали громко хрумкать капустой. Молчание было для меня невыносимым.

- Почему вы без ружа? - ничего другого я спросить не мог.

- Ружо на улице. В дом его вносить нельзя, запотеет и потом будет ржаветь. - ответил за дядю Ивана отец.

Мое внимание уже было приковано к зайцу. Он неловко лежал на боку, вытянув ноги. При свете керосиновой лампы, висящей над столом, лежащий у плиты заяц казался темно-серым, местами почти черным. Только брюхо у него было совсем светлым. Я долго смотрел на зайца, раздираемый желанием подойти и потрогать и, невесть откуда взявшейся, робостью.

Мне показалось, что заяц дернул шкурой. Живой? Сомнения согнали меня с кровати. Я подошел к плите. Наклонился. Решился потрогать. Заяц неожиданно оказался твердым, словно окаменевшим и холодным. Я сразу потерял интерес к убитому зверьку.

Наконец Гукивский встал из-за стола. Отец достал из нагрудного кармана суконного кителя деньги и расплатился с охотником. Наверное заплатил хорошо, так как Гукивский спросил:

- Если попадется заяц, принести еще?

Отец кивнул. После ухода Гукивского отец постелил на пол старый мешок и подвязал зайца к открытой дверце духовки. Потом очень быстро снял шкуру и разделал зайца.

На следующий день мама обжарила куски зайца и долго тушила их в чугунке. В тот день обед был у нас был царским. Заяц, томленный с луком и картошкой, казался очень вкусным. Я ел, ревниво наблюдая, не обгоняет ли меня Алеша. Внезапно мои зубы споткнулись обо что-то твердое. Во рту неприятно щелкнуло и заскрипело. Отец, услышавший необычный звук, подставил ладонь:

- Давай все сюда, на ладонь!

Я вытолкнул языком содержимое рта. У отца на ладони оказался кусок полупережеванного мяса и что-то черное.

- Дробь! - воскликнул Алеша. - Дай посмотреть.

Алеша забрал дробь и стал вытирать её пальцами. Дробь казалась круглой, была шероховатой и бугристой.

- Иван катает дробь в большой сковороде. Мы с его Алешей тоже катали. - сказал Алеша.

- С первым зубом! - раздался голос отца.

В пальцах он держал, неожиданно, маленький зуб. Только сейчас я ощутил и оценил враз наступившую неловкость во рту и свободное место между верхними зубами спереди.

Зайца Гукивскому отец больше не заказывал.

Рядом с Иваном расположено подворье его старшего брата - Григория. Его имя я запомнил с пятого класса, когда по заданию Ивана Федоровича собирал материал об участниках подпольного движения в тридцатых. По рассказам сельчан Григорий Михайлович был талантливым столяром - мебельщиком. Сохранились, сработанные им, столы, кровати и стулья с гнутыми ножками и резными боковинками.

Григорий Михайлович Тимофеев в сороковом был избран председателем Тырновского сельского совета. В начале войны семья отправилась в эвакуацию. В Атаках семью Тимофеевых нагнал посыльной из Тырново с письменным предписанием районных властей вернуться для ликвидации складов с продовольствием. По дороге Григорий Михайлович заехал домой, обошел двор, сад и пасеку. Перекинув связанные шнурками ботинки через плечо, босиком отправился в Тырново. Больше его никто не видел, судьба его до сих пор неизвестна.

В одном классе с моим двоюродным братом Тавиком училась внучка Григория Тимофеева. Звали её Саша Палладий. Одно только существование Саши Палладий и её подруги и соседки Вали Киняк отравляло тогда мою жизнь. Ежедневно мимо нашего дома они шли в школу и обратно вместе. В чистых отглаженных платьях школьной формы, ослепительно белых фартуках, пышных бантах и не скрученных пионерских галстуках без чернильных пятен, они каждый раз вызывали у моей мамы одно и то же, давно надоевшее мне, замечание:

- Смотри как дети в школу ходят! А ты?...