Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

А с верхней и нижней части села вели пополнение для шеренги. Люди понуро шли, стараясь не смотреть по сторонам, не встречаться глазами с матерями, женами, сестрами стоящими отдельной толпой.

Самообладание не покинуло двадцатилетнего Митю Суслова. Он шел, наклонив голову вниз. Перед его глазами стояли колья забора, окружавшего их подворье, на котором повисло тело только-что расстрелянного отца. Лишь краем глаза следил за шедшим слева и чуть сзади солдатом. Успокоенный покорным видом Мити, немец закинул длинную винтовку с блестящим плоским штыком за спину и стал вытаскивать из внутреннего кармана кителя сигареты. В это мгновение Митя птицей перелетел через забор и, пропетляв между кленами, скрылся в высоких подсолнухах. Первая пуля зашлепала по стеблям и широким листьями в нескольких метрах от него. Остальные еще дальше...

Увидев расстрел своего отца, скрылся в густой кукурузе и шестнадцатилетний Сяня Ткачук, живший в самой верхней части села.

Шеренга сельчан становилась все длиннее.

- Айн, цвай, драй... ...нойн, цэйн! - и ствол пистолета уперся в грудь Макара, моего двоюродного брата, сына тетки Марии. Солдаты выдернули его из шеренги, как горошину из стручка. Ноги не шли. Волоком его втолкнули в группу обреченных. Кто-то поддержал, помог устоять на ногах ошалевшему от страха подростку.

Раннее развитие не по годам сослужило Макару плохую службу. Рослого, уже бреющегося подростка швырнули в шеренгу, в то время, как согнанные в центр села, его сверстники наблюдали за происходящим со стороны.

В это время раздался крик:

- Varten Sie! Nicht schieben! Mein Iunge Schuler! ( Подождите! Не стреляйте! Этот мальчик мой ученик! ).

Учитель сельской школы Шаргу подбежал к офицеру, продолжая убеждать отпустить мальчишку. Офицер нехотя сделал разрешающий жест. Из группы обреченных Макара швырнули в стайку подростков, стоящих на обочине дороги.

Очередь на падение в никуда сместилась вправо на одного. И сразу же в головах, ожидающих своей участи, сельчан на одного сместились, перемешиваясь, а потом снова разделяясь, как масло с водой, безысходность положения и надежда на спасение. На счет "Цэйн" расстреляли другого...

И снова. "Айн". "Цвай!" - пистолет офицера уперся в грудь моего двадцатитрехлетнего отца. Его, в числе доброго десятка сельчан, два немецких солдата заставили выйти из погреба наших соседей Гусаковых, угрожая в случае неповиновения бросить туда гранату.

- Цэйн! - пистолет гитлеровского офицера нацелился в грудь одного из братьев Брузницких. Солдаты рывком швырнули его в группу приговоренных. В тот день расстреляли пятерых из многочисленной родни Брузницких. Из них три родных брата.

Когда раздались выстрелы и, как подкошенные, мужчины стали валиться на землю, в толпе женщин раздался сначала одинокий, а затем один общий вой, казалось, перекрывающий звук автоматных очередей.

Тетка Мария возилась во дворе, когда ей сообщили, что Макар попал в группу, подлежащих расстрелу сельчан и, возможно, уже расстрелян. Слыша выстрелы в центре села, она побежала, задыхаясь, схватившись за голову. Прибежав на шлях, тетка Мария стала высматривать Макара среди груды тел расстрелянных односельчан. В это время кто-то тронул ее за руку. С трудом отрывая взгляд от кучи тел, тетка повернулась. Перед ней стоял живой и невредимый Макар. Кивая на теткины руки, он спросил:

- Это что, мама?

Тетка Мария подняла руки. В каждой руке она держала клочья собственных вырванных волос...

В это же время по селу продолжали рыскать гитлеровцы в поисках советских диверсантов-наводчиков. В верхней части села, рассказывала мама, в глубокую канаву возле Чернеева колодца стали сгонять женщин и девушек. Со стороны долины вели большую группу мужчин.

Дядя Петро, муж тетки Марии, сидевший на завалинке, услышал крики:

- Немцы идут!

Ему, видимо, захотелось посмотреть, какие они - немцы? Опираясь на палки-костыли, вышел к калитке. Дядя Петро, тяжело больной костно-суставным туберкулезом, передвигался с трудом. Одет он был в грубую домотканую холщовую рубаху, окрашенную теткой Марией в красный цвет. Дядя Петро стоял в проеме калитки, опираясь на палки.

Немцам показалось, что он закрывал собой вход во двор. А тут еще и красная рубаха, олицетворявшая собой символ коммунизма. Старший что-то скомандовал и один из солдат грубо обыскал карманы инвалида. В кармане была опасная бритва, которая в то время была одной из самых ценных вещей в бедняцком хозяйстве.

Этого было достаточно, чтобы с криком "Партизан!" винтовочный выстрел разорвал грудь дяди Петра вместе с красной рубахой. Смерть, витавшая в тот день над подворьем, наконец, нашла свою жертву. Тетка Мария осталась вдовой, а мальчишек на всю оставшуюся жизнь накрыла своим черным крылом безотцовщина. В сорок первом тетке Марии было немногим более тридцати лет...

Вечером после расстрела всю ночь бушевала сильнейшая гроза. С неба лились бесконечные потоки воды. Казалось, сама природа была возмущена ничем не оправданным злодеянием. Бешеные потоки мутной воды унесли с места расстрела тела убитых.