Вдова мастера теней

Хозяину этого коня повезло. Мужчина, припадая на правую ногу, бежал к поселку. Человек боялся, но боролся с собой. Зажимал рану на боку и несся что есть духу!

А по ту сторону моста, в ивняке, серела шерсть.

Я присмотрелась и чуть не закричала. Монстр, тот самый, которому я помешала убить оборотницу, склонился над чьим-то телом. Нет, не телом. Его жертва была жива — мужчина в одежде, изорванной в клочья, сжимал в руке кинжал.

…Поляна, освещенная луной… клыки… шерсть цвета лунного света…

Я закусила костяшку пальца, поспешно отогнала нахлынувшие воспоминания. Иначе не справлюсь со сковавшим мышцы страхом.

Никаких мыслей в голове. Лишь желание успеть.

Быстрое движение вперед, на грани сил.

И мир, на мгновение ставший другим, размытым.

Длинные клыки промелькнули у лица. Мои пальцы вцепились в плечо мужчины.

Рывком на себя.

Лунная шерсть…

Снова накативший ступор. И мысленный вопль: «Габи, очнись! Она не лунная! Она серая! Серая!»

Мелькающие деревья, ветер, закручивающийся вокруг воронками. Яростный вой позади. Ответный — из деревни.

Оборотни! Мужчина добежал! Спасся! Вся стая вышла на защиту поселка! Монстру не справиться.

Мне бы остановиться, оставить раненого. Не могу — пока оборотни его найдут, пока приведут доктора, они не успеют.

Изгородь — не изгородь.

Как перетащила мужчину через нее, помню смутно.

Было очень трудно и страшно. Я боялась задеть раны, поцарапать его о колючки.

Ласково светящиеся окна, женский и мужской силуэт.

Я опускаю ставшую невероятно тяжелой ношу на газон. Плечо занемело, шея болит, руки мелко подрагивают. Подбегаю к окну, стучу.

— Доктор! — вместо крика из горла вырывается тихий сиплый шепот.

…Лунная шерсть… испуганные глаза Эли, как две темных луны из-за расширившихся от ужаса зрачков…

— Габриэлла?! — Элт ловко выпрыгивает в окно, заметив мужчину у моих ног.

…Мертвые лошади… мертвый кучер… тетя… белое платье в темных ветках… ветках, покрытых серебряными иглами инея… сверкающих в полумраке ночи…

— Габи?! — Берта следует примеру мужа, цепляется юбкой, едва не падает, не замечает. И вот меня уже обнимают, прижимают к пахнущей сдобой груди, успокаивающе поглаживают по голове.

…Розовый шелк в алых каплях… снежинки, оседающие на ткань… снежинки… у нас не бывает снега… никогда… Белые, крупные, они кружатся в темном воздухе. Розовый шелк, алые капли, белая изморозь… И морозов не бывает… У нас зимой цветет жасмин. Старики говорят, он запутался, ведь его к нам завезли откуда-то с востока. А жасмину все равно, он цветет…

Слез нет, страха нет. Я не могу бояться. Не имею права. Ради Эли. Ради папы. Ради спокойствия мамы.

— Габи, не бойтесь, он жив, кинжал не задел внутренние органы, — не отрываясь от раненого, успокаивает доктор. — Берта, отведи ее к себе!

…Отец удивленно смотрит на меня: «Габи?»… Я стою с мокрыми от снега волосами и держу на руках сестру… алые капли стекают по розовому шелку… «Габи?»…

— Габи? — Берта меня куда-то ведет, краем глаза замечаю появившегося из теней Витора.

Доктор недовольно что-то ему говорит. Мастер смотрит на меня, хмурится.

Попалась! Я что-нибудь придумаю, обязательно.

…Бледное лицо Элизы на подушках в алую полоску… алую, как ее кровь, которой пропитана повязка… алая, как растущая у ее кровати ярость, которую нужно убрать… я знаю это, но все равно жутко боюсь. С момента, как я впервые увидела в саду воплотившуюся злость садовника, прошла лишь пара дней. Все эти дни старалась понять, что это и почему звери сестры такие большие. Поняла. И даже попробовала развоплотить одну из них. У меня вышло. И Эли стало легче. Но я все равно боюсь, что в тот раз получилось случайно…

Мы уже у двери моей спальни? Когда я успела отдать Берте ключи? Только что, да.

Растущий внутри страх: Эли!

— Дальше я сама. — Я жестом остановила женщину, собиравшуюся зайти следом за мной. — Благодарю.

— Но Габриелла?.. — Не дослушав, захлопываю дверь и закрываю на ключ.

Мелькают комнаты. Кажется, я не открывала ни одной двери. Не важно.

Эли сидит на полу у кровати. Ее глаза светятся, словно две полные луны. На руках серебром блестят когти. Ярость сидит рядом. Бледной бабочкой едва заметно алеет любовь.

Я моргаю, тру пальцами глаза: вокруг Элизы будто знойное марево колышется. В нем угадывается нечеловеческий силуэт.

Не позволю! Мы столько боролись! Осталось совсем немного. Не смей сдаваться!

Ярость окутывает меня алым облаком, но не исчезает. Она порывом ветра бьет по тому, кто устроился за спиной сестры. Разжигает ее любовь. Кажется, крылья невероятно красивой алой бабочки вспыхивают искрами.

Наваждение, не иначе: напоследок я вижу серебристые крылья, легким ветром коснувшиеся моей щеки.

— Эли? — Я обессиленно сползла на пол, кое-как, на четвереньках, добралась до лежащей без движения сестры.

Приложила ладонь к ее шее, с облегчением почувствовала под пальцами ровный пульс. С радостью отметила, как недовольно засопела побеспокоенная Элиза. У меня снова получилось. Невероятно.