«Вдовствующее царство»

Внезапная и жестокая казнь трех сановников стала, как легко можно предположить, шоком для их родных и близких. Сохранилось утешительное послание старца Иосифо-Волоколамского монастыря Фотия, адресованное вдове кн. И. И. Кубенского — старице Александре. Фотий убеждал ее не роптать и смириться перед Божьей волей: «А о том, государыни, не ропщи и не смущайся, еже государь князь Иван Ивановичь государя великаго князя опалою горкую и лютую смерть пострадал […]. Занеже, государыни, возлюбил вас Господь Бог и устроил тому тако быти, яко без Божиа промысла ничтоже не случается человеком…»[1164] При этом для автора послания (как, очевидно, и для его корреспондентки) кн. И. И. Кубенский — невинная жертва, мученик: «Господь Бог благоволением своим и человеколюбием своим государя князя Ивана аще и горкою смертию скончял, но кровию мученическою вся грехи его омыл…»

[1165] (выделено мной. — М. К.).

Родным оставалось только молиться за упокой души казненных: 29 августа 1546 г., на сороковой день после гибели кн. И. И. Кубенского и Воронцовых, Авдотья, жена боярина И. С. Воронцова, дала вклад в Троицкий монастырь по своем девере — Федоре Семеновиче Воронцове[1166]

. В той же Троицкой книге записан и вклад старицы Александры по муже, кн. И. И. Кубенском[1167].

Подтверждаются и слова летописца о конфискации имущества («животов») и вотчин казненных бояр: в их числе, в частности, оказалось два села кн. И. И. Кубенского в Ярославском уезде, завещанные им Спасскому монастырю[1168], и его же вотчина в Можайском уезде, которая позднее была дана в Московский Новоспасский монастырь по душе кн. М. Б. Трубецкого

[1169]. А из жалованной грамоты Ивана IV кн. И. Ф. Мстиславскому от 2 декабря 1550 г. выясняется, что государь пожаловал князю Ивану Федоровичу три села с деревнями в волости Черемхе Ярославского уезда, «что была вотчина и поместье Федора Воронцова»[1170].

Примечательно, что прекрасно осведомленный о событиях июля 1546 г. Постниковский летописец намеренно уклонился от обсуждения причин случившегося: о вине жертв государева гнева он высказался в самой уклончивой форме: они-де были казнены «за некоторое их к государю неисправление». Но в летописании второй половины царствования Ивана Грозного подобные недомолвки были уже недопустимы. Как уже говорилось, в Летописце начала царства — памятнике начала 50-х гг. — расправа с боярами объясняется кознями дьяка Василия Гнильевского. В более поздней редакции этого текста (конца 50-х гг.), отразившейся в продолжении Никоновской летописи, часть вины была переложена на самих казненных бояр: оказывается, великий князь «положил на них гнев свой и опалу» по «словесам» дьяка Василия «и по прежнему их неудобьству, что многые мзды в государьстве его взимаху в многых государьскых и земскых делех»[1171]

.

Эта эклектичная версия была повторена в летописном памятнике конца грозненской эпохи — так называемой Царственной книге. Но этого редактору показалось мало, и в приписках к соответствующей летописной статье появился следующий рассказ: «государю великому князю выехавшю на прохлад поездити потешитися, и как бысть государь за посадом, и начаша государю бити челом пищалники ноугородцкия, а их было человек с пятдесят, и государь велел их отослати; они же начаша посланником государским сопротивитися, бити колпаки и грязью шибати, и государь велел дворяном своим, которые за ним ехали, их отослати; они же начаша болма съпротивитися, и дворяне на них напустили. И как примчали их к посаду, и пищалники все стали на бой и поняли битися ослопы и ис пищалей стреляти, а дворяне из луков и саблями, и бысть бой велик и мертвых по пяти, по шти на обе стороны; и государя не пропустили тем же местом к своему стану проехати, но объеха государь иным местом. И государь о сем бысть в сумнении и повеле о сем проведати, по чьему науку бысть сие съпротивство, а без науку сему быти не мощно; и повеле о сем проведати дияку своему Василию Захарову, понеже он у государя бысть в приближении. Он же, неведомо каким обычаем, извести государю сие дело на бояр его на князя Ивана Кубенскаго и на Федора и на Василия Воронцовых…»[1172]

Конец этой истории в ее официальной версии нам уже известен: великий князь, «поверя дияку своему, учял о том досадовати и […] с великиа ярости положил на них гнев свой и опалу по его словесем», а также «и по прежнему их неудобьству, что многые мзды в государьстве его взимаху во многых государьскых и земьскых делех, да и за многие их сопротивства»*[1173] (выделенные мною слова добавлены редактором Царственной книги: в продолжении Никоновской летописи второй половины 50-х гг. их еще не было. — М. К.).