«Вдовствующее царство»

Упомянутый эпизод был уже не первым случаем участия великокняжеских дьяков в придворных интригах (можно вспомнить и выдачу на поруки Меньшого Путятина в августе 1534 г., и расправу с Федором Мишуриным в октябре 1538 г.). Но только один дьяк — все тот же Ф. Мишурин — пал жертвой дворцового переворота. Как было показано выше, никакие массовые чистки дьяческого аппарата за все неспокойные годы «боярского правления» ни разу не предпринимались. Одно из возможных объяснений этого кажущегося парадокса было предложено в свое время Н. П. Лихачевым: «От соперничества с классом коренных думцев (боярство) дьяки были спасены своей неродословностью»[1831]. По-видимому, дьяки, как и казначеи, не рассматривались придворной знатью в качестве опасных соперников в местнической борьбе, и им была предоставлена определенная свобода действий, но только до той поры, пока они не переходили грани дозволенного. Эту грань как раз и перешел Федор Мишурин, когда он взялся советовать, кому следует дать чины боярина и окольничего. Подобная дерзость стоила ему головы.

К сказанному следует добавить, что дьяческая верхушка многими узами была связана с придворной аристократией и руководством дворцового ведомства. Ценную информацию на сей счет содержат частные акты — духовные и данные (вкладные) грамоты 30–40-х гг. XVI в. Так, в завещании кн. М. В. Горбатого (1535 г.) упомянуто пятеро дьяков и двое подьячих: дьяк Никифор Казаков и подьячий Алексей Ефимов одолжили боярину в свое время соответственно 5 и 10 рублей; дьяк Колтыря Раков преподнес ему опашень с драгоценными пуговицами, а дьяки Темир Мишурин и Поспел Лебедев предоставили коней для боярской конюшни. Дьяка Третьяка Ракова кн. М. В. Горбатый назначил одним из своих душеприказчиков и завещал ему песцовую шубу, крытую желтым бархатом. А саму духовную грамоту писал подьячий Алексей Семенов сын Яковля[1832]

.

Двух дьяков находим и среди кредиторов могущественного дворецкого И. Ю. Шигоны Поджогина (1541 г.): Третьяку Ракову Шигона был должен 4 рубля, а Фунику Курцеву — 5 рублей; своими душеприказчиками Иван Юрьевич назначил кн. А. Д. Ростовского, казначея И. И. Третьякова и дьяка Ивана Никифоровича Одинца (Дубенского)[1833].

Не менее показателен и следующий пример: в 1544/45 г. Иван Иванович Хабаров, в недавнем прошлом — тверской дворецкий, вскоре ставший боярином и дворецким Большого дворца, дал в Троице-Сергиев монастырь в качестве вклада свою вотчину — село Образцово Боровского уезда. На данной (вкладной) грамоте, оформившей этот акт, подписались послухи — великокняжеские дьяки B. И. Рахманинов, Н. Фуников Курцев, В. Б. Колзаков и Д. Ф. Горин[1834]

. Саму грамоту писал Иван Кожух Григорьев сын Кроткого, который в начале 50-х гг. стал видным казенным дьяком.

Как видим, дьяки и подьячие сумели найти свою нишу в придворном обществе: в их услугах нуждались, их помощь ценили. В целом положение дьячества в 30–40-е гг. было гораздо устойчивее, чем у бояр-аристократов, вовлеченных в непримиримую местническую борьбу. Сравнительная автономия делопроизводственной сферы, естественная смена поколений приказных дельцов, среди которых было немало семейных династий (Курицыны, Курцевы, Мишурины, Путятины, Цыплятевы и др.), — все это способствовало стабильной работе правительственного аппарата даже в эпоху дворцовых переворотов.

Глава 10

К вопросу о социальной политике центральных властей в 30–40-е гг. XVI в.

Под социальной политикой (применительно к изучаемому времени термин, конечно, условный) я понимаю политику властей по отношению к различным слоям населения (или, как говорили в Московской Руси, «чинам»): духовенству, дворянам и детям боярским, посадским людям.

В первую очередь нас будет интересовать логика и последовательность предпринятых в годы «боярского правления» мер: можно ли говорить о некоем целенаправленном курсе властей в отношении, например, монастырского землевладения, и если да, то как менялся этот курс на протяжении изучаемого времени? Какие цели преследовали власти при проведении поместного верстания конца 30-х — начала 40-х гг. XVI в. или интенсивного городского строительства в годы правления Елены Глинской? Подобные вопросы как раз и помогают понять, в какой мере лица, принимавшие решения, осознавали интересы тех или иных формирующихся сословных групп и руководствовались ими в своей политике.

Особое внимание в данной главе будет уделено возможной связи проводимого курса с перипетиями придворной борьбы, взлетами и падениями тех или иных группировок: подобная связь нередко постулировалась исследователями, а между тем ее наличие нуждается в тщательной проверке.

1. Правительство и монастырское землевладение