«Вдовствующее царство»

Новая формула приговора «всех бояр» отразилась в двух статьях Судебника 1550 г. В ст. 75 упоминается запись (вызов в суд), «которую запись велят дати бояре, приговоря вместе»; причем такое коллективное решение противопоставляется воле одного боярина и дьяка: «а одному боярину и дьаку пристава з записью не дати»[2121]. Наконец, в вызвавшей большую научную полемику статье 98, в которой определен порядок записи в Судебник новых дел, говорится: «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева докладу и со всех боар приговору вершается, и те дела в сем Судебнике приписывати»[2122]

.

Выявление в Судебнике 1550 г. «пласта», относящегося к 40-м гг. XVI в., эпохе «боярского правления», позволяет сделать вывод о том, что его составители руководствовались не морализаторскими, а прагматическими соображениями. Поэтому в этом памятнике нет противопоставления одних периодов другим, и, таким образом, обнаруживается несомненная преемственность в развитии судебно-административной системы страны на протяжении полувека.

Но отмеченная преемственность характеризует и рассмотренные нами ранее в этой главе меры по оздоровлению денежной системы (монетная реформа) и противодействию преступности (губная реформа). В обоих случаях сами проблемы были осознаны еще в предшествующую эпоху, а действия, предпринятые для их решения в 30–40-х гг. XVI в., не были радикальным разрывом с прошлым, а, скорее, сочетанием старых и новых подходов. Таким образом, в истории центрального управления декабрь 1533 г. (смерть Василия III) и февраль 1549 г. («собор примирения») вовсе не являются гранями, разделяющими различные эпохи: административные преобразования имели свой ритм, независимый от смены лиц на престоле, и свою логику, отличную от логики придворной борьбы. Нарождающаяся бюрократия обеспечивала относительную автономию административной сферы и преемственность в осуществлении намеченных мер. Именно поэтому история 1530–1540-х гг., эпохи «боярского правления», не может быть сведена только к столкновениям придворных группировок, опалам и бессудным казням.

Российская монархия в зеркале кризиса 30–40-х гг. XVI в. (вместо заключения)

В заключение, не повторяя выводов, сделанных в ходе данного исследования, я бы хотел взглянуть на поставленные здесь проблемы в более длительной перспективе: ведь только так можно попытаться понять, что в ситуации 1530–1540-х гг. было уникально, а что — вполне характерно для российской монархии XVI, XVII и даже XVIII века.

Начнем с центральной для нашей темы проблемы регентства: как было показано в этом исследовании, к 30-м гг. XVI в. в традиции российской государственности не было ни самого понятия регентства, ни соответствующего правового института, что наложило определенные ограничения на власть Елены Глинской, не говоря уже о пришедших ей на смену боярах-временщиках. Получила ли эта коллизия разрешение в дальнейшем, ведь, как известно, в конце XVI и в XVII в. не раз возникали ситуации, когда на троне оказывался юный и/или неспособный к самостоятельному правлению государь? Иными словами, эту проблему можно сформулировать так:

Сложился ли в средневековой России институт регентства?

Уместен и другой вопрос: всегда ли недееспособность монарха приводила к острому политическому кризису, как это было в 1530–1540-х гг.?

Подобного развития событий можно было ожидать в марте 1584 г., когда после смерти Ивана Грозного царем стал его слабоумный сын Федор. В некотором отношении обстоятельства его восшествия на престол напоминают тревожную обстановку декабря 1533 г., когда скоропостижно скончавшемуся Василию III наследовал трехлетний княжич Иван. Характерно, что современные исследователи, полагая, что грозный царь перед смертью поручил Федора заботам опекунского, или регентского, совета, не могут прийти к единому мнению о персональном составе этого совета. Эти разногласия очень похожи на споры об опекунах юного Ивана IV, рассмотренные нами в первой главе данной книги; в их основе лежат те же затруднения как источниковедческого, так и концептуального характера[2123].