«Вдовствующее царство»

Мы видим здесь ту же формулу соправительства, которую в свое время использовала великая княгиня Елена, а впоследствии — патриарх Филарет: как и в предыдущих случаях, реальная правительница, царевна Софья, приняла титул «государыни», как бы сравнявшись по статусу с братьями-царями. Уникальность ситуации заключалась лишь в том, что в течение почти семи лет в стране номинально было три «великих государя»!

Но соправительство и регентство — это не одно и то же: Софья Алексеевна носила титул государыни и, судя по всему, хотела быть ею на деле, т. е. хотела царствовать[2151]

. Между тем ни объем, ни срок ее полномочий не были регламентированы каким-либо правовым актом. После того как молодые цари женились (Иван — в январе 1684 г., Петр — в январе 1689 г.), правление Софьи стало все больше походить на узурпацию власти ставших уже взрослыми ее братьев. Дальнейший ход событий хорошо известен: августовский переворот 1689 г. положил конец правлению царевны; одни ее советники (в частности, кн. В. В. Голицын) были отправлены в ссылку, другие (как Ф. Л. Шакловитый) казнены, а сама она вскоре вынуждена была уйти в монастырь[2152].

Таким образом, приходится констатировать, что проблема регентства, а точнее говоря, проблема отсутствия этого института, впервые остро проявившаяся в эпоху политического кризиса 30–40-х гг. XVI в., не была решена и в последующие полтора столетия. Очевидно, формирующееся самодержавие было несовместимо даже с временным ограничением полномочий государя, независимо от его возраста и состояния здоровья. Вакуум власти, возникавший в периоды малолетства или недееспособности царя, заполнялся ad hoc

, каждый раз по-новому, исходя из соотношения сил между придворными группировками. Тем самым, по существу, консервировался средневековый порядок, существовавший во многих королевствах Европы, но уже в XIV в. уступивший там место законодательной регламентации регентства.

Отсутствие регентства было проявлением институциональной слабости московской монархии, особенно заметной в моменты смены лиц на престоле. Как показывает опыт XVI–XVII столетий, государь оставался единственным источником легитимной власти, и от его способности контролировать придворную элиту зависела стабильность этой политической системы. Попытки кого-либо из его окружения хотя бы временно присвоить себе указанную прерогативу монарха в случае его малолетства или недееспособности зачастую приводили к вспышкам насилия и другим кризисным явлениям.

Проблема регентства и ее грозный спутник — дворцовые перевороты, впервые заявившие о себе в годы малолетства Ивана Грозного, оставались ахиллесовой пятой самодержавия и в XVI столетии, и в «просвещенном» XVIII веке. Уместно напомнить, в частности, о том, что официальная опека Верховного Тайного совета (а фактически — князя А. С. Меншикова) над юным императором Петром II просуществовала всего четыре месяца — с начала мая до начала сентября 1727 г., а регентство герцога Э.-И. Бирона при малолетнем Иоанне Антоновиче продлилось еще меньше — лишь три недели (с 18 октября по 8 ноября 1740 г.)[2153]

. В обоих случаях хрупкая политическая конструкция была разрушена очередными дворцовыми переворотами…

Но не только перевороты и отсутствие института регентства сближают эпохи, разделенные двумя столетиями, и выявляют их внутреннее родство: в том же ряду следует назвать и феномен фаворитизма. Именно в связи с периодом «боярского правления» 30–40-х гг. XVI в. впервые появилось понятие «временщик»[2154], которое в исторической памяти прочно ассоциируется теперь с XVIII — началом XIX в.

Если уж прослеживать связь времен в терминологии, то нельзя не упомянуть еще одно слово, ставшее впоследствии самой распространенной характеристикой московской приказной бюрократии XVII столетия: речь идет о «волоките». Впервые в известных мне источниках это знаменитое словечко встречается опять-таки в эпоху «боярского правления», а точнее — в указной грамоте Ивана IV на Вятку, посланной в марте 1546 г.[2155]

Без приказных дельцов с их любовью к «волоките» и «посулам» (т. е. взяткам) невозможно себе представить российскую монархию ни в XVI–XVII, ни в XVIII столетии, и поэтому будет справедливо уделить им несколько строк в этих завершающих книгу заметках.

Будни власти, или к вопросу о специфике

средневековых преобразований