«Вдовствующее царство»

Исследователи не раз обращались к изучению драматических событий 1537 г. К настоящему времени выявлен основной комплекс источников, сделано немало ценных наблюдений. Самый подробный рассказ о конфликте старицкого князя с великокняжеским правительством содержится в официальной Воскресенской летописи, но рассказ этот крайне тенденциозен: его составитель стремится отвести от юного Ивана IV и правившей за него матери подозрения в намерении «поймать» князя Андрея Ивановича, а всю вину за случившееся возложить на неких «лихих людей», сеявших недоверие между обеими сторонами[564]. Однако еще Н. М. Карамзину и С. М. Соловьеву был известен неофициальный рассказ о событиях 1537 г., написанный кем-то из сторонников старицкого князя; он дошел до нас в составе рукописного сборника ГИМ (Синодальное собрание, № 645) и был в 1941 г. опубликован М. Н. Тихомировым под заголовком «Повесть о поимании князя Андрея Ивановича Старицкого»[565]. Первый публикатор Повести предположил, что она была написана неким лицом, близким к князьям Оболенским

[566]. Выдвинутая М. Н. Тихомировым гипотеза была развита К. Н. Сербиной, по мнению которой этот памятник был создан в 40-е гг. XVI в. в Троице-Сергиевом монастыре, и, возможно, его автором был инок Авраамий Оболенский, сын князя Юрия Оболенского, служившего ранее старицкому князю[567]. Исследовательница переиздала повесть в виде приложения к тексту летописного свода 1518 г.[568]

В отличие от летописных рассказов, сохранившиеся документальные материалы, относящиеся к противостоянию московского и старицкого дворов, до сих пор не подвергались специальному источниковедческому анализу; некоторые из них остаются неопубликованными. Не привлекли пока внимания исследователей и зарубежные отклики на выступление старицкого князя, отложившиеся в иностранных архивах, в частности немецких.

Нуждаются в пересмотре и общие оценки событий 1537 г. Н. М. Карамзин свел дело к личному противостоянию правительницы и удельного князя, назвав Андрея Старицкого мятежником, заслуживавшим наказания, а великую княгиню Елену упрекнув в жестокости и вероломстве[569]. С. М. Соловьев ограничился изложением событий в соответствии с официальной летописной версией, известной ему по Царственной книге, с добавлением отдельных подробностей по другим источникам; от каких-либо собственных комментариев знаменитый историк воздержался

[570]. В советской историографии 50-х гг. XX в. изображение личного конфликта Андрея Старицкого с опекунами юного Ивана IV уступило место концепции противоборства общественных сил — сторонников централизации во главе с правительством регентства, с одной стороны, и удельно-княжеской оппозиции — с другой. Так, по словам И. И. Смирнова, «мятеж, поднятый Андреем Старицким, представлял собой попытку мобилизации всех реакционных сил для борьбы против централизованного государства в лице Ивана IV и московского правительства»[571]. «Последним крупным оплотом удельно-княжеской реакции» назвал Старицкое княжество А. А. Зимин и с одобрением писал об «энергичных мерах» правительства Елены Глинской, предотвративших «серьезную угрозу, нависшую над страной»[572]

.

Подобная трактовка событий 1537 г. вызвала обоснованные возражения некоторых зарубежных русистов. Так, Хартмут Рюс указал на то, что утверждение И. И. Смирнова, будто Андрей Старицкий с самого начала готовился к вооруженной борьбе с правительством, не находит опоры в источниках. По мнению немецкого историка, удельный князь замышлял побег, а не мятеж, и лишь увидев, что путь в Литву перекрыт, решился на открытое выступление[573]. Заслуживает также внимания замечание Рюса о том, что события 1537 г. не имели ничего общего с борьбой «старого» и «нового», сил «реакции» и «прогресса». Подобно тому как в действиях Андрея невозможно усмотреть намерений восстановить удельную старину, так и в поведении московского правительства нет оснований видеть сознательную политику, направленную на ликвидацию удельных княжеств[574].

Другой немецкий историк, Петер Ниче, также подчеркивал неподготовленность выступления Андрея Старицкого, который, по мнению ученого, действовал спонтанно, по ситуации[575]. Как и X. Рюс, Ниче считал необоснованной концепцию И. И. Смирнова, в которой Андрей предстает убежденным поборником удельно-княжеской реакции: по словам Ниче, князь не столько стремился к реставрации удельных порядков в государстве, сколько пытался избежать судьбы своего брата Юрия[576].