Вдребезги

Софии иногда хотелось усмехнуться в ответ и произнести – звонко и отчетливо:

– Я прекрасно слышу тебя, тупенькая розовощекая хрюшка!

А затем с интересом смотреть, как исказится от изумления лицо Кнопочки. Как затрясутся от возмущения у той ее круглые румяные щеки и задребезжит голос. Но она не делала этого раньше, не сделала и сейчас, лишь вопросительно уставилась на медсестру.

– Савинова, идем, – продолжила та. – С тобой доктор хочет побеседовать.

Это было неожиданно. До сих пор врач не проявлял к ней никакого интереса. София не знала, с чем это было связано. С тем ли, что Алина доплатила снулому эскулапу за то, чтобы он не форсировал выздоровление пациентки Савиновой, или с тем, что таково было обычное отношение медика к узникам психиатрического лагеря. Однако факт оставался фактом, до сегодняшнего дня в кабинет к главврачу ее не приводили ни разу.

Теперь она даже с некоторым интересом рассматривала стены этой комнаты, выкрашенные куда более приятной глазу, чем сероватая белизна палат, нежно-кремовой краской, мягкие кресла у стола, сам стол – большой, деревянный, явно не казенный, приобретенный хозяином кабинета на свои средства. Надо же, каким он оказался любителем комфорта! Высокие шкафы с книгами, тяжелые, шоколадного цвета шторы, стопки историй болезни на подоконнике, рядом – какой-то чахлый цветочек в горшке. Все это представляло собой хоть какое-то разнообразие относительно уже примелькавшихся больничных интерьеров.

Сам доктор – София так и не вспомнила, как его зовут, Андрей Сергеевич? Сергей Андреевич? – сидел за столом, у окна же, выходящего в зеленеющий больничный сад, спиной к ней стоял какой-то высокий седой человек в темном свитере, обтягивающем слегка покатые плечи.

– Доброе утро, София Олеговна, – непривычно мягко начал этот Сергей-Андрей. – Как сегодня наше самочувствие?

И снова Софии захотелось ответить резко: «Ваше, очевидно, особенно хорошо, раз вы вдруг заинтересовались моим».

Но ничего не ответила, продолжая смотреть на врача рассеянным взглядом.

Тот поерзал в кресле, кхекнул и вдруг заявил:

– А к вам сегодня посетитель. Прошу, доктор Густавсон.

Это стало для Софии еще одной неожиданностью. Дни и часы посещений в больнице были строго регламентированы. Некоторые пациенты неделями жили в ожидании, когда к ним придут родные. Принимались иногда поднывать по вечерам и тоскливо повествовать всем и каждому о том, сколько вкусного им достанется в передачке. Другие, наоборот, бунтовали и отказывались выходить к посетителям. Так или иначе, но приемные дни всегда вносили в распорядок больницы какое-то оживление. Софию же все это волновало мало, к ней, понятно, никто не приходил. И вдруг гость – да еще и в неурочный час…

Мужчина, стоявший у окна, между тем обернулся и шагнул к столу. София оглядела его квадратное волевое лицо, кустистые седоватые брови, неглубокие складки у кривившихся улыбкой губ, и глаза… Ясные, отливающие холодной голубизной, умные и в то же время светящиеся каким-то веселым безумием. Или, может, она сама уже здесь настолько им пропиталась, что видела теперь во всех?

Лицо посетителя показалось ей знакомым, но где и при каких обстоятельствах она его видела… Проклятая память, то терзавшая ее картинами прошлого, то дававшая сбои в самый неподходящий момент и закрывавшая от нее нечто простейшее и необходимое. Проклятые транквилизаторы, которыми здесь ее глушат, сделавшие мысли вялыми и ленивыми, а всю окружающую действительность окутавшие сонным туманом.

– Добрый день, Софи, – верно расценив ее замешательство, заговорил с ней мужчина по-английски. Голос у него оказался мягкий и глубокий, способный, казалось, просочиться в самый мозг. – Вы меня не помните? Меня зовут доктор Карл Густавсон, я был другом вашего покойного отца.

Доктор Карл… Ах да, доктор Карл. Теперь София вспомнила эти странные глаза – словно видящие тебя насквозь, способные разглядеть самые тайные твои желания и подначивающие поскорее воплотить их в жизнь. Они с доктором Карлом не пересекались уже много лет – десять, пятнадцать? И, конечно, он сильно изменился за это время, постарел, волосы окончательно поседели. Но эти глаза не узнать было невозможно.

Вот так же он разглядывал ее тогда, на вилле в Сен-Тропе, куда отец увез ее из России, после того, как…

– Я вижу, ты меня узнала, – удовлетворенно кивнул Карл. – Прекрасно. К сожалению, мне не сразу стало известно, что с тобой произошло, хотя с самой смерти твоего отца я старался не выпускать тебя из виду. Почему? – с улыбкой добавил он, очевидно прочитав вопрос в глазах Софии. – Ну, скажем, ты всегда представлялась мне интересным человеческим экземпляром. Но, зная твой норов, я не желал осложнять тебе и себе жизнь, проявляя свое любопытство слишком открыто. Ну-ну, не напрягайся так. Я не пытаюсь сказать, что тайно следил за тобой, считая занимательной безумицей. Признаться откровенно, у меня и сейчас вызывает большие сомнения твой диагноз. Собственно, именно поэтому я здесь.