Вдребезги

Я отвез Ами домой на таксомоторе. Верх у него был закрыт, и салон почти сразу наполнился запахом ее волос. Это был не столько аромат духов, сколько нечто другое — сонное и странное, так иногда пахнут увядшие листья. Этот запах окутывал меня, пока я в одиночестве ехал домой в безмятежном умиротворении, которое породило успокаивающую уверенность, что вечером я снова встречу Ами и проведу несколько часов, ощущая, как ее плащ слегка касается моего. Не стану утверждать, что эта перспектива так уж меня радовала. У меня не было никакой охоты в тот день идти в кинематограф, и я больше думал о том, что могло произойти потом: прогулка до дома, может быть, небольшая беседа у нее на диване. Собственно говоря, даже эти картины я представлял себе лишь теоретически: я слишком устал и еще не оправился после вчерашнего, чтобы украшать эти видения более реальными деталями, и ограничивался самыми общими чертами — ваза с цветами на столе подле дивана и голубоватое шелковое платье Ами, стекающее до пола и охлаждающее мою разгоряченную голову. В этой картине почти не было эротики, а то немногое, что, возможно, в ней содержалось, было преображено моим стремлением придать всему некий эстетический успокаивающий облик, которым мой медленно работавший мозг мог бы насладиться. Так человек, совершивший долгое путешествие и вернувшийся домой запыленным и усталым, прежде чем лечь в постель, принимает ванну, чтобы сильнее почувствовать наслаждение от долгожданного отдыха.

И как порой некое на первый взгляд совершенно постороннее событие меняет образ мыслей или настроение, так этот запах увядающих листьев, исходивший от волос Ами и наполнявший душный салон, пока я ехал домой, успокоил мои до предела натянутые нервы и позволил мне вообразить картину столь идиллическую и бессмысленную, что я вмиг сделался довольным и счастливым и, не будь поездка такой короткой, наверняка бы заснул прямо в автомобиле. Вернувшись домой, я рухнул на кровать и провел остаток дня в блаженно-идиотском настроении, с которым с трудом смог разделаться, чтобы вернуться к действительности и добраться до телефона, когда настала пора звонить Ами и договариваться о месте встречи. Ами ответила не сразу, и ее слова в первый момент показались мне столь абсурдными, что ей пришлось повторить фразу, чтобы я понял: она чувствует себя очень плохо и не может выйти из дома, а вместо этого просит меня прийти к ней и составить ей компанию.

— Мне так страшно. — Тут ее голос оборвался, и я догадался по знакомому щелчку, что она положила трубку, а может, чтобы усилить эффект и заставить меня беспокоиться о ее самочувствии, просто бездумно швырнула ее на рычаг, как она иногда поступала, нисколько не заботясь о впечатлении, которое могли произвести ее слова.

В первый миг я было разозлился из-за того, что поход в кинематограф, который теперь казался мне чем-то абсолютно необходимым, столь легкомысленно и беспечно был вычеркнут из программы. Да и последующая идиллия, бесспорно, разрушилась, точнее — дополнялась реальными деталями, не совпадавшими с моим настроением и грозившими превратить вечер в нечто совершенно иное, чем приятное общение с девушкой, поскольку той вздумалось притворяться или она на самом деле заболела. Я медленно и неохотно спустился по лестнице, купил в цветочной лавке пару цветков, причем постарался выбрать самые дешевые, и что было силы нажал на звонок у двери Ами, чтобы хоть как-то дать выход своей досаде и чтобы потом легче было изобразить услужливую улыбочку, с которой принято навещать больных. Ами отодвинула засов, я открыл дверь и услышал торопливые шаги ее босых ног, удалявшиеся в комнату и затихшие наконец в том месте, где стояла ее кровать. Слегка удивленный таким приемом, я церемонно снял плащ, а когда — Бог знает, по какой причине, — громко крикнул приветствие в темноту комнаты, где, по всей вероятности, и находилась Ами, то услышал словно издалека неясное бормотание, будто она натянула одеяло на голову или уткнулась лицом в подушку: будь добр, пройди сюда. Я на ощупь прошел в совершенно темную комнату, наскочил на столик, который прежде никогда не стоял на этом месте, а где-то у окна, и, наконец, отыскал выключатель. Когда вспыхнул свет, я обнаружил, что стою перед кроватью Ами, а она лежит, повернувшись ко мне, и смотрит на меня испуганными, молящими о пощаде глазами.

Это оказалось для меня неожиданностью. Во-первых, Ами была непричесана, что, зная ее, просто невозможно было представить. Во-вторых, она действительно выглядела нездоровой. В-третьих, и это, возможно, удивило меня больше всего, круглый столик и в самом дел был передвинут к кровати, но вместо неизменных журналов на нем теперь были стакан с водой и несколько оберток от порошков. Этот столик, о который я споткнулся, входя в комнату, и который при ближайшем рассмотрении оказался ничуть не похож на тот, что у окна, вызвал у меня сразу недоброе предчувствие: видно, и впрямь случилось что-то серьезное и Ами не капризничала, когда просила меня прийти к ней вместо того, чтобы отправиться в кино.