Вдруг охотник выбегает

– У меня, – снова раздула она ноздри. – У костюмерш. У артистов.

– То есть кто угодно мог его оттуда позаимствовать, правильно я вас понимаю?

– Неправильно, – вскинулась Кукушкина. – У нас пропускной объект.

Зайцев доброжелательно улыбнулся.

– Что вы, я имел в виду: кто угодно в коллективе театра. Так ведь можно сказать?

– Можно, – поджала губы Кукушкина. – Уж не подозреваете ли вы, что они могли взять это украшение и снести в ломбард? – ядовито поинтересовалась она. – О, поверьте, они прекрасно понимают, что это бутафория.

– Сколько у вас костюмерш и портних?

– Сегодня здесь две: Бочкина и Петрова.

– Товарищ Нефедов, побеседуйте с гражданкой, – Зайцев кивнул на женщину с булавками во рту. Она испуганно смотрела на них, занеся руку с булавкой над камзолом. Осторожно вынула булавки изо рта, поднялась.

– Бочкина, – сказала она.

Они с Нефедовым уселись за стол, на котором лежал разрезанный шелк. Он так и горел в свете ламп. Зайцев вспомнил роскошную рубаху на убитом американце. Постучался в дверь примерочной.

– Можно! – звонко ответил голос балетной девушки.

Зайцев приоткрыл дверь.

Танцовщица стояла перед зеркалом в нежном платье с розами и вся напоминала сливочное пирожное.

У Зайцева застучало сердце: он увидел перед собой что-то, чего еще не понимал сам. А только уже знал, что это очень важно.

– Товарищ, вам кого? – спросила костюмерша, держа натянутый сантиметр вдоль подола.

– Товарищ Петрова? – припомнил он. И тут же забыл ее имя.

Голова его шла кругом, по кругу неслись сливочные розы, словно он сам бежал по спиральному лабиринту, в центре которого было что-то очень важное. Что-то надо было вспомнить. Что?

Костюмерша смотрела на него в зеркало. Она оказалась очень молодой. Ясные глаза под четкими черными бровями, черные вьющиеся волосы сколоты сзади. То ли она испугалась, то ли принадлежала к типу, который называется «английская роза», то ли все дело было в черной бархатной шторе позади нее, но лицо ее казалось ослепительно белым.

Зайцев уставился на шелковую розу. Спираль лабиринта все сужалась. Он был тогда, тем вечером в балете. Верно. Супрематический балет, или как они там это называют. Не важно. «Щелкунчик», да. Танец пастушков. Пастораль из «Пиковой», «Искренность пастушки». «Мой миленький дружок, любезный пастушок», – запело в голове. «Пастушок», – сказал в его голове голос Нефедова. «Пишите, Нефедов, рапорт, и мне на стол».

Нефедов говорил…

– Простите, мне бы побеседовать с вами, – слышал он собственный голос как издалека.

– Я только…

Он почти вспомнил.

– Ничего, Аллочка! Иди к товарищу. Мы закончили! – весело воскликнула танцовщица. И с чрезвычайной быстротой пробежав пальцами по крючкам, стащила с себя платье, сверкнув голым плоским телом.

Зайцев, чуть не рухнув, путаясь ногами в портьере, служившей дверью, ринулся вон из примерочной.

Выскочил.

Он видел Нефедова, беззвучно разевающего рот, в который смотрела костюмерша Бочкина. Видел Кукушкину, видел угли, оранжево тлевшие в черном утюге. Видел все сразу и одновременно не видел и не слышал ничего, потому что только одна деталь теперь была важна.

– Товарищ! Вы что?

Зайцев не отвечал.

Пастушок и пастушка.

Верная фарфоровая парочка. Навеки разлученная в комнате Фаины Барановой.

А теперь воссоединившаяся на складе улик ленинградского угрозыска – но уже как улики по двум совершенно разным делам.

Глава 7

1

Зайцев много раз слышал о том, что мужчины пугаются и теряются, когда плачет женщина.

Слезы Ольги Заботкиной не произвели на него ни малейшего впечатления. Ее большое сырое тело, казалось, источало влагу без усилий. Она сняла очки, как будто они мешали. Зайцев терпеливо дождался, пока она высморкается.

– Извините, – сказала Заботкина все еще в нос и подняла на него свои розоватые кроличьи глаза – без очков они показались непривычно маленькими. – Просто все, что связано с Фаиночкой, так ужасно… Так ужасно…

Ее грудь опять начала вздыматься в преддверии всхлипов. Шерстяной платок сполз с полного плеча, она поправила, не глядя.

– Вы совершенно уверены, что это та самая статуэтка, что пропала из комнаты вашей соседки?

Заботкина покосилась на фотографию и кивнула.

– Вы ее нашли? Где?

Зайцев не ответил. И тогда Заботкина заговорила снова:

– Она купила их парой. Я так и сказала вашему товарищу. Который потом приходил.

Она испугалась, что сказала не то и не тому «товарищу»:

– Он удостоверение показал. Такой, на финна или на эстонца похож. Только с русской фамилией. Разве он вам не сказал? – всполошилась Заботкина.

– Все в порядке. Я просто уточняю факт, – мягко успокоил ее Зайцев. Что факт не дошел до него, так как он сам сел в тюрьму, он, разумеется, Заботкиной сообщать не стал.

– А не могла соседка ваша ее, например, подарить? Или продать? Без вашего ведома.

– Она передо мной не отчитывалась во всем, конечно, – Заботкина принялась теребить конец вязаного платка. – Но, я думаю, нет. Нет.

– Вы точно помните, что она их купила?