Вечера

— Этого я не могу сказать, — ответил Григорьев, глядя перед собой. — Скорее всего — нет, не поможет. Книжек таких издано достаточно, много принято всяких постановлений по этому вопросу, однако мало что изменилось на сегодняшний день. Книжки книжками, а трубы коптят, реки загрязняются, отбросы… Но это моя работа. Я обязан разъяснять студентам важность дела, писать, издавать и прочее. Бороться, одним словом…

Григорьев почувствовал, что голос его стал чисто лекционным, смутился и умолк. Так и сидели молча некоторое время.

— Ну что, идемте к волейболистам, — Светик посмотрела на часы, — уже третий час. — Она все уложила в сумку и теперь ждала Григорьева. Отвернулась, взглянула в зеркальце, поправила помаду.

— Идемте, — Григорьев оттолкнулся спиной от березы, поднялся. — Мы ничего не забыли? А пруд хороший, правда, привести бы его в порядок. Почистить, рыбы напустить. Карася, скажем. Прижился бы. Карась любит такие пруды, чтобы дно вязкое…

Они шли от пруда, но уже другой дорогой, через лес, по тропкам, пробитым наперехлест. Небо еще не очистилось от наволочи, но солнце часто проглядывало, в лесу было сухо, весело, слышно было птиц, редкие сосны светились желтой корой. Григорьев шел медленно, покусывая сорванную травинку. Ему всегда нравилось бывать в лесу. Но этот лес совсем не был похож на тот, что на родине его, в верховьях Шегарки. Там была тайга на много верст окрест. Там можно было идти день — и все тайга, бруснично-клюквенные болота, осиновые острова, где жили лоси…

«Ну чего он такой квелый? — Светик шла по тропинке рядом. — Думает все».

— Вам скучно со мной, а? Потерпите, скоро отправитесь в свою гостиницу. А потом домой. Улыбнитесь. Хотите, я вас поцелую крепко-крепко. Сама. Ну! А то раздумаю.

— Нет, не нужно, — сказал Григорьев, приостановившись. — Зачем же. Ведь я просто так сюда приехал, отдохнуть. Смотрите, сорока!..

Светик прошла вперед, независимо помахивая левой свободной рукой.

— А пока-пока по камушкам, — запела она. — А пока-пока по камушкам…

Голосишко у Светика был слабенький, она и не пела никогда, даже в подпитых компаниях, где поют все разом, кто как умеет, и можно петь, не страшась, что тебя осудят.

— По круглым ка-амушкам, — сипло пропела Светик и умолкла — не хватило духу дотянуть. Но она сделала вид, что ничего не случилось, ей расхотелось петь, и только, а теперь она поет без слов, одними губами, в нос, мурлыча. Оглянулась, будто отводя ветку, не смеется ли Григорьев, но он отстал на добрых десять шагов и шел сам по себе.

Григорьев понимал, что происходит с женщиной. Он догадывался, как она живет, да и отчасти, что было можно, рассказала ему о ней его знакомая. Он не знал лишь одного, что, предлагая поцеловать его, Светик рисковала сделать это совсем неумело. Она еще ни разу, кто бы мог подумать, в свои тридцать пять лет, не целовалась вдосталь. Было в студенчестве, но так давно все…

Одинокая. Это не было для Григорьева особой новостью — женщин, подобных Светику, он встречал достаточно и в своем городе: в доме, где жил, на работе. Да и не только в доме или на работе. Умные, образованные, в меру привлекательные. Или вообще не может выйти замуж, или выходила, но оказалось — не тот человек. А уж как развелись да осталась с ребенком, тогда одно — жди счастливого случая. А когда он придет — счастливый случай. Но что Григорьев мог поделать? Пожалеть? Посочувствовать, как принято говорить. А нужно ли им — это сочувствие? Навряд ли…

Григорьев вспомнил свою жену, пятилетнего сына Сашку и тихо засмеялся. «Надо подарков им привезти, — подумал он. — На все деньги, что останутся, накуплю подарков. Завтра пойду по магазинам, в «Детский мир» загляну. Жене сумку поискать — просила…»

Светик по-прежнему шла впереди, не заговаривая. Они молча пересекли дорогу, идущую от полустанка, углубились в лес и скоро вышли к поляне — гулкие удары по мячу были слышны издали. Светик обернулась, лицо ее было спокойно, надменно чуть разве. Григорьев улыбнулся ей.

— Это самая большая поляна, — не отвечая на улыбку, сказала Светик, — во-он под деревом тем — мое местечко. Здесь у каждого свое место. Надо было раньше нам уйти от пруда…

Народу было порядочно, играли через сетки и просто кругом, перебрасывая друг другу мяч. Несколько пар склонились над шахматными досками, положив доски на пни. В стороне от волейболистов играли в бадминтон. Гамаки развешаны были по краю леса, в них лежали, читая, те, кто уже наигрался. Толстячок прыгал через скакалку, сбивая вес.

— Привет, — сказала кому-то Светик, помахав рукой. — Ну, как игра?

Ей что-то ответили.

— Привет! Привет! — говорила Светик, улыбаясь, стараясь держаться ближе к Григорьеву, они пересекли наискось поляну. Светику нравилось идти рядом с Григорьевым, чувствуя на себе взгляды играющих. — Здравствуйте, Нина Сергеевна! Как вы?! О-о, и Павел Афанасьевич здесь? Здравствуйте!..

— К нам, Светик! — крикнули ей из круга. — И кавалера давайте сюда!