Вечеринка

Он остановил первую попавшуюся машину, мы сели на заднее сиденье, и Резинкин тут же начал обнимать меня и целовать в губы.

– Соскучился, Анна, – шептал он, моргая. – Ужасно соскучился я по тебе!

Слюна у него была жгуче-соленой, как будто Резинкин недавно съел воблу.

– Сначала, конечно, поужинать нужно, – и он укусил меня в щеку. Легонько, как Мура, соседская кошка, кусается, когда ее не выпускают гулять. – Потом мы поедем…

– Куда мы поедем! – Я вырвалась. – Юрочка ведь заболел!

– Поправится Юрочка! Ну, заболел… Все дети болеют.

В ресторане было много народу, играли грузины: два скрипача и пианист. Резинкин хлопотливо разместился за столиком, снял с меня пальто, с себя дубленку, бросил все это на свободный стул, отодвинул вазочку с цветами и жадно схватил меня за руки.

– Сдавать в гардероб наши вещи не будем? – спросил его официант и согнулся почти пополам. – Тут хотите оставить?

– Да некогда нам! – отмахнулся Резинкин. – Хотя… Знаешь что? Попроси, чтобы сдали, а мы тут пока что покушать закажем.

Подбежала молоденькая официантка с оттопыренным, как у африканки, задом, схватила в охапку пальто и исчезла. Вернулась минут через пять, Резинкин засунул ей деньги в карманчик.

– Ну, Аннушка, что будем пить? Водку любишь? А я коньячок. Есть у вас арманьяк?

Согнувшийся официант погрустнел, ответив, что нет арманьяка – увы, его нет, – зато водочка есть и разных коньячных напитков в избытке.

– Ну, что же вы, сибиряки? Несолидно! – сказал ему добрый веселый Резинкин и сразу уткнулся в меню.

Я тоже открыла и с первой страницы увидела, что лучше сразу закрыть. Любая закуска здесь стоила больше, чем я получаю в неделю.

Резинкин ел быстро и жадно. Он не сомневался, что эта ночь – наша, поэтому так торопился. Шашлык слегка зачернил его крупные зубы.

– Сухой! – Он кивнул на шашлык. – Ты подумай: хорошее мясо – и так погубить!

Тогда я спросила его про семью.

– У тебя ведь двое детей, Толик? Или я что-то путаю?

– Двое, двое. – Он буркнул, уткнувшись в тарелку, и уши его стали красными.

Я вспомнила, что у него еще в школе всегда были красные уши. Мне вдруг стало весело.

– Чего? Я ведь правду сказал! – Он не понял. – Ну, двое детей у меня.

А я все смеялась.

– Ты, Анна, такой не была! – Резинкин понурился. – Анна! Я помню, ты грустной была, молчаливой девчонкой. Но жутко красивой.

– Сейчас подурнела? – спросила я весело.

– Нет, не подурнела, – сказал он серьезно. – Но что-то в тебе изменилось. Сломалось как будто.

– Воды утекло знаешь сколько, а, Толик?! Да больше воды, чем у нас в Енисее!

Резинкин под белой пышной скатертью зажал мои ноги своими ногами. Ковбойский каблук больно стукнул по щиколотке.

– Послушай! – сказал мне Резинкин. – Ты думаешь, что вот, мол, приехал, богатый, и хочет немного расслабиться. Так? Ну, так ведь ты думаешь? Ну, признавайся!

– Совсем я не думала.

– Честно, ну, честно!

– Да честно, не думала.

У него было мальчишеское лицо, похожее на то, которое я знала в школе, и голос был прежний: смешной и мальчишеский. Вообще он был все-таки Толей Резинкиным, и я ему нравилась так же, как раньше.

– Поедем отсюда, Анюта! – сказал он.

– Куда?

– Все потом объясню!

Резинкин поспешно схватил меня под руку. Потом вдруг доел свой шашлык одним махом и вытер хрустящей салфеткой губы. Допил из бутылки коньяк и при этом решительно прополоскал им же рот. Он, как полководец, знал каждый свой шаг.

– Соскучился я, – повторял он в такси, где пахло духами и высохшей рвотой. – Соскучился я по тебе, хуже некуда!

Через двадцать минут мы подъехали к гостинице, которая раньше называлась «Советской», а лет пять назад ее переименовали в «Красноярскую». Осенью прошлого года в банкетном зале этой гостиницы играли свадьбу моей сестры Наташи. Вскоре после свадьбы ее молодой муж утонул в Енисее. Была, правда, версия, что кто-то сильно ему тогда в этом помог. Наташа и мама не стали копаться: боялись. И, думаю, правильно сделали. Идти в «Красноярскую» мне не хотелось, но и объяснять, почему, было поздно. Резинкин ворвался в фойе. За стойкой высокая, с властным лицом, стояла дежурная. Тягуче она сообщила, что номер в гостинице уже не сдается на час или два. На сутки – пожалуйста. Так же, как было при Ельцине и Горбачеве.

– Не важно, не важно! – сказал ей Резинкин. – Пусть будет на сутки. Как при Горбачеве!

– Я предупредила. – Она застучала ногтями в компьютере. – Бывает, приходит какой-нибудь, даже не скажешь по виду, и тут начинает… «Верните мне деньги, верните мне деньги!» А мы отвечаем: «Вас предупредили? Вы разве глухой?»

Она улыбнулась спокойной улыбкой.

– Понятно! – сказал ей Резинкин. – Ну, люди!

Наконец мы получили ключи, и по длинному, красной ковровой дорожкой покрытому коридору подошли к двери, на которой висел номер 113. Внутри было душно, как в бане.

Резинкин толкнул меня прямо в кровать и тут же содрал с меня белые брюки.

– Давай хоть немножечко поговорим! – взмолилась я. – Толя! Ну, не по-людски!

– Еще даже как по-людски! – дыша шашлыком и коньячным изделием, ответил Резинкин. – Совсем по-людски!