Вечерний день

Пора было идти на работу, Платонов побрился и переоделся. Отойдя метров десять от подъезда, он вспомнил, что забыл на столике в прихожей лекарства, которые надо было принимать днем. Обычно он не брал их с собой, но тут, поскольку его целый день не будет дома, а прерывать цикл нельзя, он приготовил их в пакетике, а пакетик, чтобы не забыть, положил на ботинки. Однако, когда он надевал ботинки, пакетик переложил на тумбочку, а не в карман пальто, и, естественно, забыл. Почему он с вечера не положил лекарства в карман пальто, а пристроил их на ботинки, Владимир Павлович не помнил.

Как бы то ни было, пришлось вернуться. Открыв дверь подъезда, Платонов обратил внимание на киргизку-консьержку, которая, испуганно взглянув на него, быстро положила телефонную трубку.

«Сообщала кому-то, что я вышел? Или я все-таки заболеваю и мне пора в Кащенко?»

Возвращаясь, он оглянулся и сквозь стекло успел заметить, как консьержка, глядя ему вслед, опять сняла трубку телефона.

«Или я болен, или они идиоты. Зачем поручать такое дело непрофессионалу, проще было бы посадить человека в машину напротив подъезда». Он оглянулся по сторонам, ни одного человека в близстоящих машинах видно не было, но настроение было испорчено.

Цирк Владимир Павлович не любил, хотя работал здесь уже почти восемь лет. Попал он в него случайно: библиотека, в которой он работал до этого, закрылась навсегда, и он остался на улице. Платонов был человеком старой формации, поэтому хорошо помнил, что «кто у нас не работает, тот и не ест», и всю жизнь практически беспрерывно простоял у вешалки. Никого не должно было волновать, почему здоровый молодой парень, а именно таким Владимир Павлович был несколько десятков лет назад, устроился на такую не пре­стижную работу. Он работает, и все.

Увидев объявление о том, что цирку требуются гардеробщики, Платонов пошел в отдел кадров, и его сразу же приняли на работу. Он справедливо рассудил, что происходящее на манеже его касаться не будет. Ну не нравились ему ни замученные животные, пытающиеся подражать людям, ни люди, ставшие животными, ни девочки с мальчиками, единственным достоинством которых было тренированное тело.

И даже прославленные Феллини и другими великими творцами клоуны не будили его восторг и воображение - ему было не смешно и не весело смотреть на их натужные шутки. Может быть, вместе с Никулиным эта древняя веселая профессия окончательно умерла в России?

Но манеж все-таки касался Платонова. То вдруг проходящий мимо седой режиссер на вид значительно старше самого Палыча громким голосом рассказывает своему спутнику:

И представляешь, эта соплячка, которой я номер делал, заразила меня самым элемен­тарным триппером.

То вдруг мускулистый парень с коротко остриженными волосами объясняет востор­женно слушающему его коллеге:

И ты знаешь, мы сделали номер один в один, как у Запашных.

То вдруг вокруг него, Платонова, начинает делать круги какой-то неприятный тип, как потом выясняется, постановщик новой клоунады, который хочет уговорить старика порабо­тать у него «подсадкой».

И если первое вызывает презрительную улыбку, а второе легкое недоумение, вроде бы типовые проекты к искусству отношения не имеют, то по поводу последнего Палыч уже крепко задумался. Он безумно не любил популярности и начал прикидывать, не пора ли ему менять место работы.

Утреннюю смену Платонов отстоял молодцом, а к началу второй начал скисать. Вроде работа необъемная: как-то он посчитал, что двести раз по три метра туда и обратно, это всего-навсего тысячу двести метров. Но когда это раз перед началом, а второй раз по окон­чании, да еще ровно половину с мокрыми тяжелыми шубами, то это уже два с половиной километра, а по общей нагрузке и все пять. А у него сегодня все это да умножить на два.

В общем, после того как прошел весь народ к началу, Палыч сел на стул, откинул голову на спинку, а ноги положил на второй, как дома, и попытался расслабиться.

А когда он поднял голову, то увидел стоящего прямо перед ним огромного кавказца, с дикими усами и не менее дикими глазами, который в упор рассматривал Владимира Павло­вича. Поймав его взгляд, кавказец ощерился и спросил:

Это ти Плятонов будешь, да?

Глава 16

«Плятонов», как теперь, усмехаясь, звал себя Владимир Павлович, поднял голову и с изумлением обнаружил себя в собственной прихожей, у выходной двери и с ухом, прижа­тым к замочной скважине. А в руках у него - тетрадка, в которую он записывал важнейшие происшествия последних дней.

Он на всякий случай посмотрел в глазок, но ничего не увидел, кроме грязного пола, неприятного зеленого цвета стен и недавно стараниями соседки появившегося на площадке смешного цветка в горшке.

Однако что-то привело его сюда? Или он сошел с ума и теперь живет здесь у двери, как брошенный пес, ожидая возвращения хозяина? Владимир Павлович усилием воли заставил себя вернуться в комнату и сесть в кресло. Вчера, когда он пришел с работы, хотя никто его, кстати, в арке не встречал и не бил, сил, чтобы что-то писать, не осталось. Он просто принял душ, упал на постель и заснул как убитый.