Вечерний день

У Платонова в юности была теория, что если ты хочешь понять, что за женщина перед тобою - попробуй еду, приготовленную ею, и потанцуй с ней немного. Еда - это не мастер­ство хозяйки дома, еда - это либо изысканно, либо нежно, либо сытно, либо просто несъе­добно. А с танцем все еще более понятно. Настоящая женщина не может плохо танцевать.

Владимир Павлович давно не вспоминал этих своих измышлений, жизнь не ставила его перед выбором женщин: он любил Наташу, а после ее смерти жил бобылем. А теперь внезапная вспышка встречи с Анастасией озарила его жизнь, но не выбора, ни анализа не требовала.

Он проводил ее к столу, бережно поддерживая под локоть, пододвинул ей стул, после чего сел сам.

Господи, Владимир Павлович, - сказала она, - я уже начала забывать, что на свете есть мужчины, спасибо вам.

Они по некоему внутреннему уговору ни слова не произносили о событиях послед­них дней, о ее предательстве, о нависшей над Платоновым угрозе. Просто им было хорошо вдвоем, и Владимир Павлович почти перестал бояться ее.

Ну что вы, Настенька, - Владимир Павлович налил ей вина в длинный бокал на длин­ной ножке, - вы меня смущаете. Я скоро начну думать, что чем мужчина старше, тем он больше мужчина.

Ему нравилась эта пикировка, звучащие слова почти ничего не значили, важнее были интонация, вздох, поворот головы.

А мужчина не имеет возраста, помните, я говорила, - Анастасия подняла бокал, посмотрела на просвет, - он либо мужчина, либо нет, я в этом твердо убеждена. Как и женщина не бывает хорошей, или плохой, или настоящей - она либо женщина, либо нет. Неужели не согласны?

Трудно спорить.

Тогда давайте за это и выпьем. Я - за мужчин.

А я - за женщин.

Возле их стола как из-под земли выросли два официанта с новой переменой блюд. Платонов не очень любил французскую кухню с ее многочисленными микроскопическими яствами, которые требовали, видимо, большего количества вкусовых рецепторов на языке, чем имел обыкновенный человек. Но ресторан ему посоветовал «депутат и председатель, заместитель и директор, главный эксперт и прочая.» именно как классное место по уровню обслуживания и, как всегда, не обманул.

Официанты были вышколены по самому высокому разряду и, казалось, состояли только из одних рук, бесшумно появлявшихся из-за спины и менявших тарелки, ставящих новые блюда и разливающих напитки. Владимиру Павловичу стоило немалых усилий взять на себя труд наполнять бокал Анастасии, это удалось ему не сразу. Только на третий раз абсолютно невозмутимый официант легко отдал Платонову зеленоватую бутылку с болта­ющейся сургучной печатью, а до этого такой простой жест требовал некоторой борьбы.

Расскажите мне про вашу новую роль, - попросил Владимир Павлович. - Фильм исторический? Или просто любовная история? А может быть, это детектив, как сейчас модно?

Это исторический детектив с романтической историей, - охотно отозвалась Анаста­сия, - действие начинается сразу после революции и заканчивается в наши дни. А я играю одновременно и мать героини, и ее саму. Там сложная любовная и семейная история, где все переплелось, и судьба моего персонажа и трагична, и прекрасна.

А кто ваш партнер? - спросил Платонов. - Кто режиссер? Оператор? Кто пишет сце­нарий или он уже готов?

Он не имел почти никакого представления о тех людях, которых она начала ему назы­вать, просто ему нравилось, как блестели глаза Анастасии, как она загоралась, когда загова­ривала о любимом деле.

А потом опять были танцы, легкая болтовня, касания друг друга. Потом замечательный кофе (Владимир Павлович махнул рукой и на сердце, и на сон) с фантастическими пирож­ными - здесь французам нужно отдать должное, никто их так и не превзошел.

Целоваться они начали еще в такси по дороге домой, хотя Платонова страшно смущал водитель его возраста, который недружелюбно посматривал на них в зеркало заднего вида. Но потом ему стало наплевать и на водителя, и на его недружелюбие.

А как они целовались в лифте! Никак не могли отпустить друг друга, как будто им было всего тридцать на двоих, да и тогда Платонов так не целовался! Кабина уже стояла на восьмом этаже, а они все никак не могли остановиться, пока кто-то снизу не застучал ногами в железную дверь и не начал ругаться. Тогда они наконец открыли дверь, совершенно захмелевшие выбрались на площадку и начали опять, и, наверное, все произошло бы прямо здесь, но звонок телефона из квартиры Анастасии остановил их.

Она потрясла головой, пытаясь прийти в себя, с трудом нашла ключи, с трудом открыла дверь, с трудом дотянулась до телефона.

Звонили явно с киностудии, во всяком случае, по ее актерским делам. Анастасия сбро­сила дубленку и шарф прямо на пол в коридоре и прошла в комнату в поисках ручки и бумаги:

Во сколько? - переспросила она. - А репетиция? А на грим?

Прошло всего чуть больше минуты с момента, как они услышали звонок, но очарова­ние момента было разрушено, если не насовсем, то довольно сильно. Владимир Павлович опять почувствовал свой возраст, застеснялся истончившейся до прозрачности кожи рук и испугался, что вдруг у него ничего не выйдет.