Вечером во ржи: 60 лет спустя

Времени у него было – вагон, в эти пять дней уместилась целая жизнь. Но мне-то зачем так париться? По-моему, чем больше я напрягаюсь, тем коварней какая-то сила мне мешает. Порой возникает такое ощущение, что мне нужно бросить вызов этому городу, потому как этот город его поддерживает и защищает. Чего-то я, видимо, не постиг в этом мире. Только не смешите меня: не говорите, что я не постиг Бога; я и так смеюсь до колик. Его Бог – это я. Другого Бога для него нет. Но есть что-то другое, наверняка есть, хотя это и не Бог; что-то противостоит и мне, и моим усилиям. Вообще говоря, я его не виню; что он понимает? Он – марионетка на ниточках. Но этот фарс может длиться вечно, и я не доживу до его окончания. Надо брать дело в свои руки. Другого выхода нет. Свой мир, каков бы он ни был, ты должен творить сам. Иначе и быть не может. Я – кот; буду просто-напросто ждать, когда мышь угодит мне в лапы.

19

В дверь стучат, а я в одних трусах; дверь тут же распахивается. Ко мне в номер пятится задом приземистая, крепко сбитая дамочка с тугой кичкой черных волос на затылке; она везет за собой тележку с полотенцами. Дверь хлопает, я затихарился и не шевелюсь, а она оборачивается и, увидев меня, вздрагивает. Заслоняет одной ладонью глаза и поспешно отворачивается.

Ой, простите, сэр. Они сказать – вы съехал. Уже после двенадцать.

У меня ответа нет. Откуда мне было знать? Я даже не уверен, какой сегодня день. Поднимаю брюки, которые валяются на полу в куче вещей, и начинаю одеваться.

Я после, говорит она, идя к двери, а сама все так же держит ладонь щитком.

Надо поторопиться – не продолжать же разговор без штанов, но я запутываюсь в штанине и вынужден припрыгивать на одной ноге, чтобы исправить положение; хорошо еще, что не брякнулся на пол, к чертям собачьим.

Нет-нет, говорю ей, прошу вас, не уходите. Я как раз собирался освободить номер.

Горничная стоит ко мне спиной. Сзади она похожа на плод авокадо, такая же округлая и темная, но ей даже идет. По моим прикидкам, перевалила за шестой десяток.

Я тут приболел, говорю. Но уже иду на поправку.

Благополучно натянул штаны, застегиваю рубашку – и тут горничная впервые поворачивается ко мне лицом. Разглядывает мои штаны, потом рубашку и – в последнюю очередь – физиономию.

Вы вернуться? – спрашивает.

И как я должен это понимать? На всякий случай повторяю:

Не уходите, прошу вас. No problemo

.

Она пожимает плечами, везет тележку к ванной и приступает к уборке. Я полностью одет, но перед уходом ненадолго задерживаюсь и смотрю, как она работает. Быстро, сноровисто. Выходит из ванной комнаты и буквально на автомате принимается наводить порядок в номере. Движется заданным курсом сквозь этот бардак, а за ней, как по мановению волшебной палочки, остается чистота и порядок. Дойдя до письменного стола, выдергивает из розетки шнур настольной лампы, и я понимаю, что здесь меня больше не ждут. Я – клок пыли, который нужно вымести, чтобы расчистить дорогу новым веяньям; знаю, что сюда я никогда не вернусь. Просто знаю – и все тут. Напоследок поднимаю с пола свою шапку, которая валялась у входа, оборачиваюсь и кивком прощаюсь с горничной.

Спасибо вам, говорю я ей.

Однако же недалеко я ушел. На полпути к лифту слышу, как она кричит из номера.

Мистер, обождите!

Вылетает из дверей, как будто у нее петарда в заднице, но тут же умеряет прыть, завидев меня в коридоре. Запыхалась, останавливается через слово, чтобы набрать воздуху.