Вечная Вдова

  - Моряки отныне не смогут рассказать ничего, - помотал головой чародей. - Даже способностей настоящего некроманта, которых ныне уже не осталось, будет мало, чтобы развязать им языки. Никаких следов, милорд, - уверенно молвил Кратус. - Никто и ничего не узнает прежде, чем мы сами захотим заявить о себе.

  - Я доволен твоей предусмотрительностью, маг, - процедил сквозь зубы принц, никогда не бывший особенно щедрым на благодарности и награды, возможно, просто потому, что кроме собственного слова ему нечем было наградить верных слуг и соратников.

Отряд ехал по пустынной дороге на север, и Кратусу вдруг показалось, что они так и будут двигаться, без передышки, без малейшей задержки, пока впереди не покажется Фальхейн, город, который его господин покинул многие годы назад не по своей воле, и куда страстно желал вернуться. Если, конечно, этот голем, внешне похожий на человека, но внутри холодный, точно ледяная глыба, мог еще чего то хотеть, о чем-то мечтать.

Но чародей ошибался, ибо, хоть Эрвин и стремился вновь ступить на улицы древней столицы, города, где он вырос, где стал юношей, и мог бы стать мужчиной, сейчас спешил вовсе не туда. Он умел усмирять свои желания, изгнанный наследник престола, каждую ночь видевший один и тот же сон - девушка, скорчившаяся от боли у ног охваченного безумием короля, тусклое сияние неестественно плавно вздымающегося над головой клинка, а затем - короткий крик, обрывающийся на выдохе.

Прошли годы, но он помнил все, и безумный блеск в глазах Хальвина, и немую мольбу, сквозившую во взгляде Сириллы, и хриплое дыхание удерживавших его из последних сил королевских гвардейцев, и пламя, гулкое, нестерпимо яркое, охватившее древнее святилище. А еще - испуганное лицо своего нареченного брата, Эйтора, на краткие секунды усомнившегося в том, что власть, манящая, такая соблазнительная, стоит боли и страдания ни в чем не повинных людей. Усомнившегося, но скоро сумевшего совладать с неуверенностью, убедив себя, что высшее благо оправдывает ту малую кровь, что неизменно должна была пролиться ради его достижения.

Он не забыл ничего, и сейчас приближался миг расплаты, час, когда он, Эрвин Альфионский, сможет взять кровью за кровь и болью за боль, воздав каждому то, что причитается ему по заслугам.

  - Я иду, брат мой, - прошептал Эрвин. - Ждешь ли ты меня, Эйтор? Чувствуешь ли мою ненависть? Ты получил немало, так пришла пора расплачиваться за все!

Видит Судия, он долгие годы сдерживал себя, намертво замкнув где-то в темных глубинах своей души все чувства, загнав в самое нутро горе, не отпускавшее принца уже двадцать три года. Но теперь, чем ближе Эрвин оказывался к заветной цели, к королевскому дворцу, за прочными стенами которого таился единственный из оставленных в живых всемогущим временем его врагов, словно на потеху изгнанному наследнику Альфиона, тем труднее становилось сдерживать себя. И тем чаще в ночных грезах являлась Эрвину его Ильма, тем чаще он видел ее лицо, искаженное гримасой страха, и взгляд ее, направленный вовсе не на клинок, занесенный над головой девушки для последнего удара, а на него, того, которого она искренне полюбила, не за богатство или происхождение, а просто потому, что он был таким, каким был. И во взгляде этом была бесконечная мольба о помощи. А он, Эрвин, не мог спасти свою возлюбленную, не мог отразить предназначенный ей удар, не мог принять его своим телом.

  - Грядет он, час возмездия, - твердо вымолвил вернувшийся на родину изгнанник. - И кровь твоя, Эйтор, брат мой, сама твоя жизнь, станет твоим нам запоздалым свадебным даром.

Слышал ли кто-нибудь вырвавшиеся откуда-то из нутра, из глубины души Эрвина слова, полные ненависти и боли? Возможно, так и было, но никто, ни воины, верные слуги опального принца, прежде не раз рисковавшие жизнями ради него, и готовые сделать это вновь, если такова будет воля их вождя, их господина, ни Кратус, подмечавший многое, творящееся вокруг, но научившийся делать вид, что глух и слеп, когда это было выгодно.

Дорога поднималась по склону холма, густо поросшего ольхой, и когда всадники достигли его вершины, их взорам открылся замок, возвышавшийся примерно в двух милях, в центре обширной долины. Над стенами из красного камня гордо реяло знамя, разбитое на четыре части, первая и третья - горностаевый мех, а во второй и четвертой - серебряный грифон на пурпурном поле. Древний герб, овеянный славой минувших веков, герб, известный каждому в королевстве. Род Кайлусов был одним из сильнейших в Альфионе, и их вассалам принадлежал почти весь юг, точно так же, как север королевства был поделен между Фергусами и Грефусами, вечными соперниками.