Вечное возвращение. Книга 2

Иван Вольнов

Иван Егорович Вольнов (1885 – 1931)

Настоящая фамилия Владимиров. Родился в Орловской губернии, в очень бедной крестьянской семье. В «Повести о днях моей жизни», считающейся главным его произведением, описал свое тяжелое детство. Участвовал в революционном движении, в том числе и в террористических акциях. Состоял в партии эсеров. После революции неоднократно арестовывался орловскими чекистами, подозревавшими, что с эсерами писатель порвал лишь для виду. Оборвал жизнь Вольнова трагический случай – был «убит кулацким элементом».

Женмасса

Председатель волисполкома досадливо отмахнул осьмушку серой бумаги, до дыр исклеванную ремингтоном.

– Завтра подам заявление по случаю неизлечимых нервов.

– «В. Срочно». – Закуренный до черноты ноготь секретаря провел бороздку под надписью в правом углу бумажки.

– Я не привык с вами долго рассуждать, хотя вы и партейные, – с достоинством сказал он.

Председатель беспомощно поглядел на его высокую, нескладную фигуру в френче деревенского сукна, багровые пятна щек.

– Вы, должно быть, и теперь колотите жену? – насмешливо процедил секретарь. – Па-жалуйста… Прикажете отнестись, что по случаю нервов председателя женмитинг в Ненужной волости решительно отменяется?

Председатель болезненно втянул голову в плечи и снова взялся за бумажку.

– В этом вопросе я не согласен с советской властью, пусть лучше меня исключают из партии товарищей коммунистов. Да-с. Например, гуж-в-налог-труд, страховые обстоятельства, а вы, извините, заставляете путаться с бабами, – у меня силов нет.

Тогда секретарь выдернул из-под рук председателя бумажку и многозначительно прочитал длинную надпись «завгубженпропагом».

– Нуте-с?

– Начхать! – досадливо крикнул председатель. – Я должен заниматься важными государственными обстоятельствами в связи с общей разрухой, а вы меня к бабам тянете, – не допущу.

Тем не менее женмитинг был назначен.

– Пожалуйста, – говорил на второй день председатель члену коллегии, своему сотруднику, юркому и пьяному «беспартийному социалисту» Полфунтикову. – Это дело не касается коммунистов, даже срамно для них… это – ицеровское…

Председатель подумал и с размаху хлопнул кулаком по бумажке.

– Чтобы я разносил вредную пропаганду, – не допущу!..

Член волисполкома Полфунтиков и секретарь Горизонтов на шаг отступили от председателя. Секретарь Горизонтов саркастически улыбнулся.

Довольный окриком, председатель велел сторожу принести из печки уголек и, закуривая, говорил Полфунтикову:

– Вы, товарищ, уже с четвертой женой развелись…

– А если в этом есть закон природы? – спросил член волисполкома Полфунтиков.

– Пожалуйста, без нравоучений. – Председатель повысил голос. – В порядке революционного состоянья, приказываю вам заняться этим глупым вопросом. В противном случае – пеня в тройном размере.

Председатель ткнул окурок Полфунтикову и добавил:

– Пеня тут ни при чем, потому с тебя налогу не причитается.

Полфунтиков, беря окурок, сказал:

– По-моему, женотдел надо назначить на масленой в пятницу.

– Почему?

– В пятницу будет катанье, в порядке ревдисциплины мы прикажем оцепить базар, сгоним баб в волость и откроем женотдел.

– Женмитинг, – поправил председатель.

– Центропуп, – фыркая, сказал секретарь.

* * *

Четырнадцать председателей сельских советов и четырнадцать секретарей, сидя в волостном присутствии, спорили, кто дальше плюнет. Зал волостного присутствия светл и просторен. С утра волостные арестанты старательно выскоблили пол железными лопатами.

Мартовское солнце мягко щупает на полу белые полосы ободранного лопатами дерева, ловит в косые столбики пыль и кружит ее в плавной толчее.

Упираясь темными ладонями в колени, вытянув шеи, председатели и секретари нацеливаются и звучно цыркают сквозь плотно стиснутые зубы. Когда им удается цыркнуть одновременно, председатели радостно переглядываются и разноголосо хохочут, тряся бараньими шапками.

Сидящие против них за деревянною решеткой арестанты цыркают навстречу председателям и секретарям. Белыми гривенниками ложатся на пол пенистые плевки. Сельский секретарь, по ушам – попович, смешливый и расторопный, меряет, кто дальше сплюнул.

– Брешешь, прохвост, – кричат арестанты, – свои меряешь, так частыми шагами, а наши, – раскорячиваешься, индо штаны трещат…

– Совсем даже наоборот: и себе и вам одинаково.

– Нет, брешешь… Что мы за решеткой, дак норовишь саженью?.. Ван Онухрич!.. Ван Онухрич!..

В присутствие входит волостной сторож.

– Ван Онухрич, вон видишь, я плюнул к портрету, – возбужденно кричит кудрявобородый мужик из-за решетки, – будь друг, выпусти на минутку смерять – сколько шагов. Или сам смеряй.

Сторож глядит на мужика, на плевки, на заинтересованных председателей и секретарей.

– Я ти вот плюну, аж в ухах звякнет! – Сторож подносит к решетке кулак, похожий на кувалду. – Тебе тут старый режим – безобразить?.. Ты против кого плюнул?..

Мужик виновато моргает.

– Это – Марс, – говорит сторож, тыкая перстом в портрет, – надо всеми землями командер.

– А еполеты-то и с него сняли, – говорит мужик, – в пинжачок нарядился.