Вечный двигатель маразма

– Дурочка. Весь коллектив на мыло от зависти к тебе уже изошел. К Мигелю каждая готова нестись босиком. Не видать бы тебе Мексики, если бы Диас на самом верху просто какую-нибудь приму для своего театра попросил. О тебе бы и не вспомнили. Но Мигель назвал твое имя. Потанцуешь там пару лет и вернешься. Здесь тебе Одетта-Одиллия пока не светят. И вопрос: засветят ли? А у Диаса все главные партии твои. У него там весь коллектив из Ленинграда, Москвы, Перми. Собственные кадры он пока не воспитал. Есть несколько местных балеринок, так они сотого лебедя на восьмой линии у озера изображают. В Москву вернешься со статусом этуали, звезды. Диас тебе потом и в Москве поможет, он хороший человек. И очень-очень-очень богатый. В СССР – он лучший друг тех, кто стоит у руля власти. Девочка, не глупи. Такая удача выпадает раз в жизни, хватай ее за хвост и улетай. Театр – это бассейн с акулами. Если ты не имеешь мощного покровителя, тебя вмиг сожрут.

Ксения усмехнулась.

– Я, наивная, возразила: «Я талантливая и трудолюбивая. Непременно прорвусь».

Директор меня по голове погладил:

– Дитя неразумное. Талантливых и трудолюбивых мало, их первыми на пельмени разделывают бездарные и ленивые, коих у нас много.

И я улетела в Мексику. Провела там несколько лет, влюбилась в эту прекрасную страну, объездила ее всю, узнала историю, подружилась с местной элитой, исполняла главные партии. Потом Диас умер. В Москву я возвращалась со слезами. Меня будто на части поделили: одна домой хотела, вторая мечтала навсегда остаться в Мексике. Директор оказался прав. Я вернулась в статусе звезды, меня сразу ввели в спектакль. Основная партия! Вот-вот премьера… И вдруг анонимка в горком партии, ушат грязи на Гасконину. Правды в том ведре нечистот не было, но меня сняли с роли. Ничего не объяснили, просто убрали. Я в слезах позвонила Пьетро, сыну Мигеля, он вместо отца у руля всех дел встал, и зарыдала:

– Хочу к тебе назад! В Мехико!

Пьетро расспросил меня и успокоил:

– Ложись спать! Не нервничай! Завтра местные жабы перед тобой на колени встанут и лбами в пол бить будут. Кураж, мой ангел, кураж. Я все улажу. Папа умер, жабенки решили, что ты теперь одна на ветру. Да у тебя я есть!

В шесть часов меня разбудил звонок директора.

– Ксеньюшка, дорогая, произошла какая-то ерунда! Никогда не хотел снимать вас со спектакля. Понятия не имею, кто повесил на доску приказ, я его не подписывал. Вы этуаль, звезда мирового масштаба…

И бу-бу, и гу-гу… Больше мне никто не гадил. Все поняли: Мигеля нет, да меня Пьетро опекает.

Ксения начала переворачивать страницы альбома.

– Тут мексиканские снимки. Перед театром Диаса возвели памятник: я в образе умирающего лебедя.

Хозяйка убрала на место альбом фотографий.

– Моя связь с Мексикой давно порвалась. К чему я это рассказывала?

– Вы были звездой, а Галина – нет, – напомнила я. – Она обычная, ничем не примечательная гражданка.

– Вот-вот, – сказала хозяйка дома. – Хотя почему «была»? Я и нынче не мумия балета. Меня помнят, у меня армия поклонников. Но Галина обо мне ничего не знает. Мы давно не общаемся.

– А с Настей вы поддерживаете отношения? – спросила я.

– Это кто? – искренне удивилась хозяйка.

– Дочь Галины, – напомнила я.

– А-а-а, – протянула Ксения, – ну да! Я ничего о ней сообщить не могу. Если случайно на улице столкнемся, друг друга не узнаем. В последний раз я видела девочку, когда та еще под стол пешком ходила. Жизнь нас развела по противоположным берегам. Дорогая, я только сейчас поняла, почему вы ко мне пришли. Мне приятно видеть в своем доме известную писательницу, но вы зря потратили время. Решили, что пасквиль накропала я? Да?

Я кивнула.

Балерина ухмыльнулась.

– Не смущайтесь. Сама могла прийти к такому выводу. Вы мне дали прочитать несколько страниц, и стало ясно: события, которые описаны, не происходили прилюдно, в них участвовало только двое. Я и дочь. Но ни она, ни я не брались за перо.

– Кто же тогда? – пробормотала я.

Ксения пожала плечами.

– Танцуй я до сих пор на сцене, меня сей вопрос мог бы и замучить. Балерине не пристало становиться героиней скандала и пересудов. Танцовщице надо парить над толпой, а свою личную жизнь прятать от посторонних, жадных до сплетен людишек. Но в нынешние времена произошли кардинальные изменения. Сейчас скандал является рекламой. Кто и зачем излил свою желчь и зависть на бумагу? Понятия не имею. Мне личность «писателя», мотивы, по которым он это сделал, абсолютно безразличны. Ныне моя жизнь размеренна, спокойна, она состоит из визитов в клинику, прогулок, чтения книг.

– Может, доктор? – уцепилась я за последнюю соломинку.

Ксения наклонила голову.

– Дорогая Виола, как вы себе это представляете? Я появляюсь в кабинете и говорю врачу: «Послушайте, как моя дочь не ладила со мной». У него на внимание к воспоминаниям старухи нет ни времени, ни желания. И…

Она показала пальцем на брошюрку, которую я положила на стол.