Вечный sapiens

– Как правило, словно из тела, то есть привычный угол зрения. Но образы могут быть очень сложными, симультанными. С одной стороны, человек видит перед собой как будто со стороны ленту своей жизни, как бы кино. С другой, он мог находиться во всех эпизодах сразу, одновременно. На глубинных уровнях репрезентации, как писал Леонтьев, образ всегда симультантный. Это потом, во время записи музыки композитор пишет ее последовательно – нотами, но рождается вся эта мелодия в его голове целиком и сразу – как голограмма, там есть и начало, и конец, и середина одновременно. Менделеев, который в состоянии транса (во сне) увидел свою таблицу, он ведь тоже увидел ее целиком, всю сразу.

– То, что образы могут быть сложными, понятно. Даже муравейником можно себя вообразить. Но получается, что человек все-таки без схемы тела может существовать, раз он летает бесплотным духом по пустыне или распределяет себя на миллионы муравьев?

– Не бывает такого! Просто тело может быть неосязаемым и невидимым. Без тела в той или иной форме никак. Более того, схема тела напрямую связана с самооценкой. Можно проводить сеансы психотерапии, то есть вроде бы работать с сознанием, а при этом очень сильно улучшается состояние тела, соматика. Элементарный прием: человек в депрессии, низкая самооценка. Начинаешь в трансе выращивать ему руки – по полтора метра, по два. И человек расцветает! Он счастлив! Ему нравятся его руки! Куда делась депрессия? У него совсем другое самоощущение, другая физиология, потому что физиология напрямую связана с сознанием.

– Это мы уже проходили. Но ведь вы, постепенно растворяя тело, именно это и делаете – оставляете человека без схемы тела.

– Но он остается в нарисованной ему картинке, видит ее так, как если бы смотрел глазами, то есть существует определенный угол обзора.

– Да-да, я понял, постепенно ситуация заменяет ему тело, и он носится бесплотным духом по пустыне, как вы изволили выразиться, «в схеме текущей ситуации». Но что будет, если постепенно, вслед за телом убрать синее небо, теплый ветер, яркое солнце и желтый песок? Где останется человек, точнее его сознание – без биографии, тела и обстановки?

– Такие состояния бывают. Но, как вы понимаете, человек потом не может описать своих ощущений – ему нечем. Слов таких нет. Человек в этом состоянии переживает отсутствие чего бы то ни было. Он ничего не видит, ничего не слышит, ничего не чувствует, как будто время остановилось и есть только бесконечное ничто.

Я щелкнул пальцами:

– Вакуум. Но если вокруг есть только бесконечное ничто, то возникает вопрос, КТО его переживает. Откуда человек знает, что он – это он? И КТО он?

…Я люблю Кучеренко, как Ахмад Кадыров Путина – крепкой мужской любовью. Он хороший человек. Грамотный специалист. Когда я с ним встретился в первый раз, он был еще одинок. Но потом женился. На коллеге – психологе. Симпатичная девушка с ногами. Во время этого разговора мы втроем сидели на кухне, и ни Кучеренко, ни его грамотная жена, которая порой вставляла какие-то поясняющие мысль Кучеренко слова, не понимали, куда я клоню. Они настолько привыкли оперировать этим самым загадочным «Я», как константой, что не очень задумывались о его сущностном содержании. Им было достаточное того, что оно есть. Они с ним работают!

Но с чем они работают? Этот вопрос я задавал им разными словами на разные лады. И каждый раз они его не понимали, вопрос рикошетом отскакивал, отводя нить разговора в сторону, пока я не решил тупо класть снаряды в одну точку.

– Кто такой Я?

– Биографическая память – это главная компонента Я, – сказал Кучеренко, а его жена кивнула. Рикошет.

– Вы ее отключили, эту память. И кто же остается?

– Остался он сам без биографии, – сказал Кучеренко. А его жена согласно кивнула, потому что пояснять было нечего. Рикошет.

– Это я понимаю, – я упрямо загнал в казенник рта снаряд вопроса, держа в перекрестии прицела ту же точку психологической брони, которая профессионально отражала мои снаряды. – У меня амнезия, я не помню, кто я и как тут оказался. Но я знаю, что я нахожусь тут – в этом месте, в этом теле. Дальше мы отнимаем у человека тело и даже место. Ему не в чем и негде больше оставаться. Кто же и где остается?

Оба замолчали…

Пробил. Дырка…

Я потом, прокручивая диктофонную запись, засек время. Пауза длилась 25 секунд. Почти полминуты! Невероятная пауза для непринужденной беседы. Никогда у меня в разговорах и интервью такой дырки не было.

А потом заговорили оба.

– Не знаю, – честно сказал Кучеренко.

– Эмоции остаются. Остается просто блаженство, – попробовала спасти безнадежное положение супруга Кучеренко.

– И кто же их ощущает? – додавил я.

Кучеренко снова помолчал. Потом вздохнул: