Вечный странник, или Падение Константинополя

— Я пришел предложить свое гостеприимство родственнице императора Константина. Шторм, похоже, стихнет не скоро, и до тех пор мой замок — в полном ее распоряжении. Притом что он не может сравниться роскошью с ее собственным дворцом, в нем, по счастью, имеются удобные покои, где княжна может вкусить спокойный и безопасный отдых. Приглашение это я передаю вам от лица моего высокого повелителя султана Мурада, который всей душою рад дружбе, существующей между ним и властителем Византия. Дабы развеять все страхи и унять сомнения, я, опять же от его имени и вкупе с той крепостью слова, каковая проистекает из веры в наисвятейшего Пророка, клянусь княжне Ирине, что никто не посмеет потревожить ее во время пребывания в замке и она вольна будет покинуть его по первому своему слову. Буде на то ее желание, это проявление гостеприимства можно по взаимному согласию, в присутствии этих свидетелей, скрепить государственным договором. Я жду ее ответа.

Индийский князь слушал эту речь, поражаясь не столько весьма незамысловатой латыни, на которой она прозвучала, сколько вежеству манер и изысканности тона, — вопреки собственному желанию он вынужден был признать, что оба этих свойства присутствовали в высшей мере. Кроме того, ему внятен стал смысл того взгляда, который обратил на него незнакомец после его предупреждения в адрес княжны, и, дабы скрыть замешательство, он повернулся к ней.

В этот момент рядом опустили двое крытых носилок, доставленных из замка, дождь же припустил пуще прежнего.

— Это, — продолжал комендант, — доказательство того, как я пекусь об удобстве родственницы благороднейшего императора Константина. Я опасался, что дождь хлынет еще до того, как я ей представлюсь; да и не только в этом дело, о прекрасная княжна, — с помощью этих носилок я обороняю себя от страшного обвинения, которое мне могут предъявить в Константинополе: ибо нельзя очернить человека хуже, чем сказав, что он, будучи правоверным мусульманином, которому вера его повелевает соблюдать законы гостеприимства, отказался открыть попавшим в беду женщинам ворота лишь потому, что они — христианки. О благородная и прекрасная госпожа, ты видишь, сколь для меня важно, чтобы вы приняли мое приглашение!

Ирина посмотрела на индийского князя и, прочитав согласие на его лице, ответила:

— Я прошу позволения доложить впоследствии об этой любезности как о государственном деле, дабы мой венценосный родственник по достоинству оценил вашу доброту.

Комендант склонился до земли и ответил:

— Я бы и сам мог высказать то же предложение.

— Кроме того, пусть и моих друзей, — она указала на индийского князя и послушника, — равно как и гребцов, включат в условия нашего договора.

И на это воспоследовало согласие; засим княжна поднялась и протянула Сергию руку, чтобы он помог ей сойти на берег. Вслед за нею сошла и Лаэль. А затем, усевшись на носилки, обе последовали в замок — за ними пешком шли послушник и князь.

Глава X

АРАБСКИЙ СКАЗИТЕЛЬ

Читатель, скорее всего, отнесет это обстоятельство на счет традиции правоверных, которая запрещает мужчинам лишний раз смотреть на женщин, однако, когда процессия приблизилась к замку, сразу стало понятно, с какой предусмотрительностью комендант отнесся к приему своих гостий. Им не встретилось ни единого мужчины, за исключением часового на стене у ворот — да и тот стоял, отвернувшись, дабы не видеть их на подходе.

— А где всадники, о которых вы говорили? Где гарнизон? — обратился Сергий к князю.

Тот пожал плечами и ответил:

— Скоро вернутся.

Новое доказательство предусмотрительности предстало им, когда носилки опустили на пол в широком, вымощенном камнем коридоре, непосредственно за входной дверью. Там их ждал один-единственный мужчина — столь же высокий ростом, как и послушник, но неестественно тонкий станом; ноги его своей худобой напоминали ноги тряпичной куклы, а тело, хоть и облаченное в бурнус с великолепной вышивкой, в наши дни навело бы на мысль о тех скелетах, которые хирурги держат у себя в кабинетах в качестве мебели. Был он черен, точно неосвещенный угол подвала, и безбород. Индийский князь тут же признал в нем человека, непременного в любом восточном гареме, и приготовился повиноваться ему беспрекословно: изобилие узоров на его бурнусе подтверждало, что вновь прибывший вельможа званием превосходит коменданта.

«Это кисляр-ага важной особы», — подумал он про себя.

Евнух, явно привычный к исполнению таких обязанностей, проследил, чтобы носилки поставили, как должно, а потом, опустив острие ярко блестевшего кривого меча на пол, произнес голосом даже более тонким, чем обычный женский тембр:

— Я провожу женщин и обеспечу им охрану. Никто не посмеет следовать за ними.

На это князь ответил:

— Благодарствую; им утешительно будет, если их не будут разлучать.

Голос его звучал почтительно. Негр откликнулся:

— Это крепость, не дворец. Для них обеих имеется лишь одна комната.

— А если я пожелаю переговорить с ними или они — со мной?

— Бисмилла! — отвечал евнух. — Они не пленницы. Я передам им любые твои слова, а тебе — их.