Вечный всадник

— Ты у меня самый лучший! — ворковала на груди у Евгения жена, любуясь своим колечком.

Походы на симфонические концерты Евгений считал маршами протеста, желая ими показать, что он нисколько не опустился, по-прежнему в высшей степени интеллигентный человек, у которого, вопреки проискам Муравьева, растет благосостояние и респектабельность.

Евгений и супруга специально проходили мимо винно-пивных автоматов, презрительно поглядывая на ошеломленных и изнывающих от жажды клиентов, которые при виде столь шикарной пары начинали думать, что от жажды у них начинаются галлюцинации и они видят не механика с кассиршей, а иностранных господ туристов или большое курортное начальство.

Далее супруги следовали мимо особняка Аккурат Аккуратовича, из садика которого надрывался дешевенький проигрыватель, вещающий миру голосом Аллы Пугачевой о том, что не все могут короли.

— «Аккорд» держит, сквалыга! — усмехнулась Наташа. — А что ему стоит купить «Грюндик»?!

— Ничего не стоит, — согласился Евгений. — Зато у него все и всегда в аккурате! Осторожный человек. Этого у него не отнимешь! Но до ужаса бескультурный!

С видом явного интеллектуального превосходства продефилировав мимо особняка Аккурат Аккуратовича, супруги выходили на кишащую курортниками набережную. Чего бы только ни отдал Евгений за встречу с Муравьевым, но мог ее и отложить, надеясь в дальнейшем предстать перед ним в еще более великолепном и неотразимом обличии — в фирменном чистошерстяном костюме, в японских часах фирмы «Сейко» самой последней модели и наимоднейших узконосых туфлях с высоченным каблуком. Но пока этот момент не наступил, болела душа, и поэтому на концерте, при звуках старинной сонаты, Евгению начинало казаться, что он распят на винном автомате и не один Муравьев, а десятки Муравьевых глумятся над ним, выплескивая ему в лицо недопитое пиво, и мало этого: видя его жажду, медленно и смачно потягивают сухое неразбавленное вино, отказывая ему даже в единственном глотке. А он терпит это надругательство и ради сохранения своего достоинства, и ради достоинства всех обиженных этими Муравьевыми. Беснуется солнце, мучает жажда, силы покидают распятого мученика, но тут трагичного Баха сменяет нежный Равель, и Евгению чудится, что кто-то из его рук и ног выдирает гвозди, — это заботливый и деловой Аккурат Аккуратович. Стоящая рядом с ним Наташа тут же смачивает йодом раны и ловко бинтует их. Вытащен последний гвоздь, забинтована последняя рана, и Евгений даже неожиданно для себя взмывает вверх и уже в не замызганном пивом венгерском джинсовом костюмчике, а в самом высококачественном джинсовом облачении фирмы «Вранглер», взмывает под радостные крики и аплодисменты товарищей по КБ, товарищей по несчастью и честных тружеников всего света. Недолго длится этот блаженный и ни с чем не сравнимый по ощущениям полет, Равеля сменяет современный композитор, а это означает, что концерт приближается к концу и впереди нудная работа под солнцепеком у осточертевших винно-пивных автоматов. Успокаивало лишь то, что эта работа не доставляла Евгению особых хлопот. Автоматы были хорошо отрегулированы, механика требовали редко. Раза два-три в день к нему подходили, как правило, пожилые, нервные клиенты и требовали, чтобы он прогнал расположившуюся рядом с автоматами группу заросших волосами юнцов в грязноватых майках и шкурках, по мнению клиентов, мешающих своим непотребным видом нормальному отдыху и потреблению напитков.

Евгению тоже не нравились грязные одежды юнцов, но он считал, что своим видом они протестуют против всякой несправедливости и тем самым против бесчеловечных действий Муравьева. Поэтому Евгений отвечал нервным клиентам, что у нас в стране демократия: кто не хочет мыться и стричься, тот не моется и не стрижется, и если не наносит этим вреда обществу, то никто не имеет права посягать на его личность, но если клиентам не по душе это хипповое собрание, то они могут перейти к автоматам на другом конце набережной. Нервные клиенты подозрительно косились на Евгения, но не жаловались, по крайней мере заявлений в торг на него не поступало.

На следующее после концерта утро, ровно в одиннадцать Евгений включил автоматы и радостно обомлел, увидев среди группы хипповых юнцов здоровенного детину, настолько первобытного вида, настолько заросшего и в такой немыслимой шкуре, что, наверно, сам Муравьев вздрогнул бы от ужаса и страха, встретив этого хиппаря, несомненно протестующего против всякого мракобесия и унижения человеческого достоинства в любой форме.

III