Вечный зов

Время, время!Как летишь ты быстро,Словно ливень с вечной высоты.В МюнхенеИль в ГамбургеНацистыНосят, как при Гитлере, кресты.Говорят о будущих сраженьяхИ давно не прячут от людей —На крестах — пожаров отраженья,Кровь невинных женщин и детей.Для убийц всё так жеСолнце светит,Так же речка в тростниках шуршит.У детей убийцРодятся дети……Ну, а детям мир принадлежит.

Мир — с его тропинками лесными,С тишиной и песней соловья,С облаками белыми сквозными,С синью незабудок у ручья.Им принадлежат огни закатаС ветерком, что мирно прошуршал……Так моим ровесникам когда-тоЭтот светлый мир принадлежал!Им принадлежалиОкеаныЛуговых и перелесных трав…Спят они в могилах безымянных,Мир цветов и радуг не познав.Сколько их,Убитых по программеНенависти к Родине моей, —Девочек,Не ставших матерями,

Не родивших миру сыновей.Пепелища поросли лесами…Под Смоленском, Псковом и ОрломМальчики,Не ставшие отцами,Четверть века спят могильным сном.Их могилы не всегда укажут,Потому-то сердцу тяжело.Никакая перепись не скажет,Сколько русских нынче быть могло!Лишь глаза закроюВ русском поле —Под Смоленском, Псковом и ОрломФакелы отчаянья и болиОбдадут сжигающим теплом.Тает снег в печальном редколесье.И хотя леса мои молчат,

Пули, как напев тирольских песен,До сих пор в моих ушах звучат.

Пока Дмитрий это читал, стояла мёртвая тишина, всхлипнула лишь один раз Лена, а следом за ней Кирьян — безногий, совсем поседевший, как и Кружилин, старик. И когда Дмитрий замолчал, стояла всё та же тишина, всё так же всхлипывали Кирьян и Лена, а вслух сказать никто ничего не решался.

Жена Андрея во все глаза смотрела на Дмитрия, будто никогда раньше его не видела. Зубов сидел, опустив голову, Кружилин глядел куда-то в окно…

И в продолжавшейся тишине, чтобы уничтожить её, Дмитрий голосом чуть торжественным, но больше весёлым заговорил нараспев:

В моей кровиГудит набат веков,Набат побед и горьких потрясений!И знаю я — до смерти далеко —И вновь зову веселье в час весенний…Бывает так, что белый свет не мил.Но вотВ полях последний снег растаял.И я окно распахиваю в мирИ календарь весны моей листаю.В тот календарь,Что весь пропах листвой,Характер вписан строчкой голубою.

В характере моём —И озорство,И выдержка солдата перед боем…Я слышу —Соловьи росу клюют.И солнце поднимается всё выше…

Дмитрий оборвал чтение на этих словах «всё выше», стал наливать из бутылки.

— Ну, дальше?! — перестав всхлипывать, спросила дочка Наташи и Семёна.

— А дальше я, Леночка, ещё не написал.

— Как не написал?! — Она шагнула к нему, своему дяде, положила руки на плечи, заглянула в глаза. — Ты что это говоришь? Ты какое имеешь право не написать дальше?

И только теперь за столом зашевелились, заговорили.

— Ты когда, когда их допишешь, эти стихи?

— Не знаю, Лена. — Он осторожно снял её руки со своих плеч. — Я это стихотворение пишу всю жизнь. И оно никак не дописывается.

— Ты… — Девушка зачем-то поглядела на свою мать, на бабушку. — Ты его пишешь для неё, для Галины из Винницы?

Теперь Дмитрий оглядел всех, усмехнулся.

— Не знаю. Может быть, для неё, может быть, нет… Мне просто хочется передать в нём ощущение полноты, беспредельности и нескончаемости жизни…

Анна и Наташа, слушая их разговор, улыбались. Поликарп Матвеевич Кружилин, тоже наблюдая за Дмитрием и Леной, сказал вполголоса Зубову: