Вечный зов

Но оперуполномоченный, не отвечая, вышел, щелкнул английский замок в двери. Телефона не было, кабинет на четвертом этаже. Да и не прыгать же в окно, если бы кабинет был и на первом.

Придавив гнев и возмущение, Поликарп Матвеевич сел на диван и попытался хладнокровно сообразить: в какое же положение он попал и что, собственно, от него хотят? На арест не похоже, но и на свободу тоже. Да и за что его арестовывать? Дикость какая-то. Иван Савельев… Ну Иван… Нет, нет, не может Иван, не должен был… Тут какое-то недоразумение. А что, если… Ведь в самом деле, вели же следствие. Но Федор Савельев, Анна, жена его?… Нет, нет, это исключено, чушь какая-то. А что, если не чушь? В последнее время раскрыта масса вредительских групп по всей стране. Что, если я… если меня вокруг пальца обводили все – и Федор, и Анна эта?… Да нет же, нет, какая она шпионка?

Все перепуталось, все перемешалось в голове Кружилина. Слишком неожиданно все это обрушилось на него, слишком в неожиданном положении он оказался.

Ночь он провел без сна.

Утром явился с папкой под мышкой Тищенко.

– Я прошу… Я требую: сообщите обо всем секретарю крайкома партии! – почти закричал Кружилин.

– О чем? – спокойно переспросил безусый чекист.

– О том, что вы меня здесь держите!

– Доложим, – отозвался тот, сдувая с рукава гимнастерки соринку. – Если надо будет – доложим.

Он сказал это таким равнодушным, бесцветным голосом, что Поликарп Матвеевич взорвался яростью:

– То есть как – если будет надо?! Что вы за комедию устраиваете?!

– Вы не волнуйтесь, Поликарп Матвеевич. Если не виноваты, вам нечего волноваться.

– Да в чем, черт побери, вы меня обвиняете?!

– Собственно, ни в чем серьезном. Нам надо было уточнить кое-что об Иване Савельеве, о Федоре, о его жене Анне.

– Кроме того, что сказал, я ничего о них добавить не могу. Вам достаточно? Я могу быть свободен?

– Конечно, мы вас отпустим, – усмехнулся Тищенко.

– Вы меня еще не посадили, чтоб отпускать! И не посадите!

– Успокойтесь, Поликарп Матвеевич, – опять сказал Тищенко. – Хорошо, о братьях Савельевых поговорили. А сейчас…

– А сейчас я требую прекратить балаган! Немедленно! Ведите меня к вашему начальнику, в конце концов!

– Он, к сожалению, в командировке.

– Н-ну… ладно, – почти шепотом, в изнеможении, произнес Кружилин. – За всю эту комедию вы ответите.

– Хорошо, ответим. – Тищенко снова сдул какую-то пылинку с рукава новенькой, тщательно отглаженной гимнастерки. – А сейчас объясните мне, пожалуйста, – и в его голосе зазвучал, правда еще не очень натренированно, металлический оттенок, – объясните, почему, на каком основании вы органы внутренних дел называете царской охранкой?

Кружилин секунду-другую тупо смотрел на этого молодого человека в форме, который напоминал чистенького, новенького оловянного солдатика, только что вынутого из коробки.

– Слушай, сынок… – сказал он как-то печально.

– Не рано ли в папаши записываетесь?

– Мне сорок шесть, сорок седьмой пошел. Так вот, сынок… Ты еще и под стол-то пешком не мог ходить, а я уже в Австрии воевал. Меня газами чуть не задушили, потом, вплоть до двадцатого, я партизанил… Я в партии большевиков с тысяча девятьсот седьмого года.

– Я, я, я… удивительно вы скромный человек.

И тут Поликарп Матвеевич не выдержал. Побледнев, он трахнул кулаком по столу.

– Мальчишка! Да я вот этими руками, насколько хватало сил, дрался за советскую власть. Поэтому позволь уж мне не скромничать. А ты хочешь мне своими гнилыми нитками пришить антисоветчину? Во враги этой власти записать? Не выйдет!

– Почему же? – Тищенко пожал плечами. – Если надо, может и получиться.

Сказал и поглядел на Кружилина: какой эффект произведет это словечко «надо»? Но, к его удивлению, Кружилин не спеша повернулся, пошел к дивану, покачивая плечами, сел, спокойно закурил.

– Это что же, таким вот способом вы и другим дела шьете?

– А вам не кажется, что это клевета на сталинских чекистов? За такую клевету можно о-очень долго рассчитываться.

– А знаете что? – промолвил Кружилин. – Подите-ка вы к черту.

– То есть как? – опешил Тищенко, привстал. И только потом, задыхаясь, прокричал: – Как вы… смеете?! Встать!

– А так и смею. Я больше не желаю с тобой разговаривать. – И отвернулся к стене.

Оперуполномоченный нервно сгреб со стола бумаги и, вжикая новыми сапогами, вылетел из кабинета.

Остаток дня Поликарпа Матвеевича никто не беспокоил. Хорошо хоть, что в углу, на тумбочке, стоял графин с водой.

Никто не беспокоил его и на третий день, до обеда. А часа в два дверь распахнулась, вошел, почти вбежал, Яков Алейников.

– Поликарп Матвеевич! Ну, дельцы они тоже! Случайно узнаю в управлении, что они тут тебя… «Вы что, говорю, с ума сошли?! Как вы могли даже подумать что о Кружилине? А мы, говорю, секретаря райкома потеряли…» Поехали, я тоже домой.

– Неумно, Алейников, – тихо и раздельно проговорил Кружилин.

Яков умолк на полуслове, вскинул и опустил брови. По его туго обтянутым скулам прокатились и исчезли желваки, натянув кожу, кажется, еще сильнее, до предела.